Путь воина
Шрифт:
— Не должны. Если же учуют — в поле бить будем.
— Укажите место мне и моим солдатам, полковник, — обратился к Сирко майор.
— Здесь, со мной, в господском доме. Сюда они будут рваться с особым остервенением в поисках спасения, так что дай Бог нам удержаться хотя бы на втором этаже. А то ведь захлестнут.
5
— Вы уверены, что они не нападут на нас, полковник Чарнецкий?
— С какой стати? — возмутился парламентер. — Мы выполнили все их условия. Все двадцать шесть орудий переданы, около четырехсот
— Я спрашиваю не о выполнении тех условий, которых обязан придерживаться я, — объяснил Стефан Потоцкий, едва сдерживая накипающую ярость. — А о тех, которых должен придерживаться Хмельницкий, этот ваш гетман-иезуит.
Закованный в доспехи, Потоцкий подошел к воротам, готовясь, в случае предательства казаков, первым принять бой. Рядом с ним топтались на ослабевших без корма конях седовласый комиссар Шемберг, полковник Чарнецкий, еще несколько полковников и ротмистров. Эти еще хотя бы оставались в седлах, а ведь многим в их войске предстояло идти в пешей колонне, поскольку лошади пали от голода или от ядер, а то и попросту были съедены.
— Разве до сих пор Хмельницкий хоть в чем-то нарушил данное слово? — оскорбленно поджал губы Чарнецкий.
Полковнику непонятно было отношение к нему командующего. В конце концов условия выдвигал не он, Чарнецкий, а тот самый «гетман-иезуит». Потоцкий же волен был принимать их или не принимать. Другое дело, что от Чарнецкого не скрылось то ликование, которое воцарилось в лагере, когда солдаты узнали, на каких щадящих условиях открывают перед ними ворота к спасению. Что для них потеря орудий? Тем более, что казаки легко могли отбить их во время отступления. Да и отстреливаться из них в походной колонне все равно невозможно.
— Только потому, что еще не представилась такая возможность, — заметил граф, указывая саблей в сторону медленно приближающихся к лагерю Хмельницкого со свитой.
Какое-то время польские офицеры ожидали, что Хмельницкий подъедет к ним настолько, что смогут поговорить с ним, однако гетман остановился чуть впереди авангардного отряда, самим появлением своим гарантируя, что ничего непредвиденного произойти не может.
Киевский воевода Чарнецкий победно взглянул на командующего. С того момента, когда граф принял условия казаков, он вел себя так, словно вся ответственность за это позорное перемирие и разоружение лежит не на нем, а только на воеводе. И полковник не сомневался, что именно в таком толковании этот бездарный отпрыск коронного гетмана и постарается преподнести своему отцу их позорную капитуляцию без боя, когда они, чудом спасшись, доберутся наконец до его резиденции.
— Вы уж извините, граф, но поведение Хмельницкого кажется мне куда благороднее, чем поведение коронного гетмана, который абсолютно ничего не предпринял хотя бы для того, чтобы выяснить, где мы, что с нами произошло и почему от вас не поступает никаких вестей.
Полковник видел, как стыдом и гневом вспыхнуло лицо командующего. Гордо, насколько позволял стальной воротник его панциря, запрокинув голову, щедро увенчанную темно-русыми кудрями, он высокомерно проехал мимо Чарнецкого, направляясь прямо к воротам.
— Я
Стефан Потоцкий пришпорил коня и, миновав ворота, поднялся по залитому солнцем склону возвышенности, чтобы остановиться буквально в полусотне метров от Хмельницкого. Сверкая синевой стали, его офицеры веером рассыпались по тому же склону, занимая позиции справа и слева от командующего. Прикрыв, таким образом, свое воинство ненадежным, но преисполненным аристократического гонора живым щитом, офицеры терпеливо ожидали, когда же выйдет передовой отряд крылатых гусар, другая часть которых должна была прикрыть отступление всего корпуса.
И Потоцкий был буквально взбешен тем, что понадобилось не менее получаса, прежде чем первые всадники наконец-то вышли из лагеря. Все это время командиры гусар внимательно следили за тем, что происходило на склоне, не полагаясь ни на слово казаков, ни на уверенность своих предводителей.
«До чего же они деморализованы! — с пренебрежительным ужасом оглянулся на своих солдат Потоцкий. — Еще несколько дней такой осады, и они наверняка растерзали бы меня до того, как на валах появились бы повстанцы Хмельницкого. Но им не в чем упрекнуть меня, — самолюбиво молвил он. — Вместо того чтобы вести их на верную гибель, я, словно Моисей, веду их через степную пустыню к обетованной земле Польши».
Тем временем отряд гусар, сохраняя абсолютное молчание, вышел из лагеря и, проходя между рвом и офицерским щитом, повернул на север, к виднеющимся вдалеке холмам, за которыми начиналось лесное урочище. Мысленно граф прикинул, что, если все же произойдет стычка, его войска сумеют продержаться до леса, в котором казаки не смогут развернуться ни с артиллерией, ни со своей конницей. А затем — еще суток двое-трое. Тем более что татары, скорее всего, вообще не войдут в лес, не имея представления, как там следует сражаться.
— Кстати, куда подевались татары? — негромко спросил он Чарнецкого. — Что-то мой слух давно не услаждают их азиатские вопли.
— Они остались за рекой. Сегодня ночью мои разведчики подтвердили это. Уверен, что крымчаки страшно недовольны мирным исходом этой схватки, поскольку орудия и реестровики достались Хмельницкому, а обоз оставлен нам.
— Это-то меня и настораживает. Шемберг, — обратился к королевскому комиссару, — прикажите выстроить здесь полуэскадрон гусар. Мы же присоединяемся к авангарду.
Корпус уходил и уходил… Гусары, кареты командующего и наиболее знатных офицеров, рота спешенных драгун, обоз, увенчанный повозками с ранеными, вновь две сотни драгун…
Оставляя лагерь, который теперь казался им таким уютным и надежным, жолнеры со страхом и ненавистью посматривали на густую стену казачьего войска. Ощетинившись копьями и непонятным полякам, пугающим их монашеским молчанием, оно стояло немым укором им, которые пришли сюда, на их землю, чтобы подавлять вольность, разрушать храмы, грабить селения и навязывать свою веру.