Путешествие из Санкт-Ленинграда в Бологое

Бизин Николай

Причём (и это многое определяет) – мир не будет на твоей стороне.

Но! Мир миром, а самогон самогоном. Цыбин, ничуть миру не противореча, извлек из коробки флягу и взболтнул коричневую и почти янтарную жидкость, сразу же в ней засиявшую.

– Это самогон, – повторил он.

– Что?! Не может быть.

– Очень даже может; причём – двойной перегонки, двойной же очистки и настоян на кедровом орешке; более того (скажу без утайки) – крепости чрезвычайной, – он смотрел на (сначала) – ошеломленную, потом – (аристократично) оскорбленную, а потом-таки засиявшую неземным

светом женщину.

При всём при том (не отрываясь) – слушал речи соседей, опять перекинувшихся в простой говор и простые времена (потому – оставим пока поминать бесов); ибо – во времена оны и о женщинах, и о стране мыслили просто (а иногда – свято):

– То природа, пойми! Природу с места никому не подвинуть. Дарвинизм, стало быть, ибо бабе – рожать и растить; стало быть, её благо – для неё превыше всего, а ты будь при ней осеменителем и коровою дойной.

– Ну и что?

– Тебе оно надо?

– Наверное, надо. Иначе никакого смысла небо коптить не вижу. Иначе – пожить и помереть, и быть как все, совершенно никому не нужным и пригодным лишь, чтобы тебя поскорее зарыли.

– Ха! В чем-то ты прав; но – и это тоже дарвинизм: нужно со смыслом быть кому-нибудь нужным – потереться, например, душой или фаллосом.

По своему – звучали самоочевидные вещи. Если их (эти едва одушевлённые слова) романтизировать, выходило вот что:

«Мужчина не может устать.

На его плечах всегда лежит ответственность за свою семью.

За женщину, за детей , которых она ему подарила.

Нет времени на слабость, усталость, уныние.

Есть лишь совесть, честь, верность и гордость.

Невозможно подвести своих Отцов.

Если ты устал-ляг и умри.»

Андрей Юркевич

Разумеется, попутчики Наташки и Цыбина многое не договаривали. Всё сказанное – было растворено в крови русского человека. А что такие наташки и цыбины – в попутчиках у русского человека, так это всегда было: попутчики русского человека (даже если он, как Иосиф Виссарионович, грузинской национальности) – либо полезные идиоты, либо тщеславны.

Дело давно известное, не раз проговоренное:«О тщеславии: Потеря простоты. Потеря любви к Богу и ближнему. Ложная философия. Ересь. Безбожие. Невежество. Смерть души.» Святитель Игнатий (Брянчанинов)

Цыбин (словно бы расслышав всё – о себе) даже не улыбнулся; каждому свои полезный идиотизм и тщеславие; зачем их разделять?

Попутчики, меж тем, со-беседовали.

– А выпить у тебя есть, нет ли у тебя казенной чекушки? – спросил молодого «справного» пожилой похмельный «дарвинист»

На что его молодой собеседник (и вместе с ним вся «молодость мира») ему ответил точно так, как прежде отвечал и о стране, и о женщинах – просто и без улыбки:

– Есть, как не быть.

Цыбин, меж тем, все ещё демонстрировал женщине флягу; Цыбин (меж тем) – все ещё помышлял о художнике Коротееве, переплетателе пространств, красок и смыслов; Цыбин (меж тем) – слушал и, восхищаясь услышанным, ничуть не дивился этому самому услышанному.

Замечу –

мы тоже не дивимся, что я сделал (наконец-то признаюсь) главным героем этого путешествия именно убийцу художника Коротеева; замечу – мы даже не удивимся, если в каком-то варианте своего будущего серийный душегуб (и версификатор реальностей) Цыбин соберётся убить еще и упоминавшегося здесь поэта Емпитафия Крякишева (согласитесь, как же не убить эту гибридную пародию на Маяковского с Есениным).

Я говорил уже: чему дивиться? Живём в России и ходим под Богом; но – вернёмся к самогону (алхимическому суррогату божественных метаморфоз):

– Какое чудо! – проворковала Наташка (склонясь над флягой), и Цыбин с ней был полностью в согласии:

– Совершенное чудо: сам гнал из малинового варенья (бракосочетание в алкоголе дикой малины и кедра), сам очищал от масел посредством угля и марганца (завершение брака посредством сожжения вдовы – индуизм-ха-ха!) и сам озаботился взять в дорогу (ну это скучно – всего лишь даосизм с его магией).

Восхищённая Наташка безмолвствовала. Чего не скажешь о попутчиках:

– И всё же – как без (чистой, возвышенной) любви: предположим, ежели профильтровать через активированный уголь Дом 2; потом – избавить его от похабных совокуплений; далее – избавить от неизбежных измен все эти надуманные отношения друг на друга обреченных (вот как иные из нас обречены на Россию) мужчин и женщин.

Это вновь – произнёс «кто-то» (то ли пожилой похмельный, то ли молодой справный). Второй ему поощрительно (согласный и с подходом к трансмутации) покивал, внеся свою лепту (как при СССР троица в подворотне скидывалась на три-шестьдесят-две):

– И вот здесь мы переходим к изменам (друг другу) и изменениям мира; что скажешь?

– Что сказать? Камень брошу (притча об иудеях и блуднице), но – в застойную лужу сознания; к тому же – как нам измен не прощать: на взаимном предательстве держится мир, в этом его обречённость лишь на внешние перемены.

Трансформация происходила на глазах: кто-то (известно кто) – витийствовал, и происходило – нечто.

Но (раз уж – известно кто) Цыбину – наскучило их различать. Потому – пусть отныне пребудут едины и двуглавы; интересная имперская символика: двойственность спасения: «равви, возможно ли человекам спастись?

Человекам невозможно, но невозможное человекам возможно Богу.» (цитата по памяти)

Цыбин (не) казался удивлённым столь долгой и осмысленной тирадой. Ему (даже) – тирада сторонних людей могла бы польстить: полагал он, что понимал много больше сказанного. Потому (гордец) – позволил себе считать происходящее пародией на диалоговою форму античного или средневекового трактата.

Ему (гордец, что поделать) – поблазнилось, что он мог бы сопоставить себя с Аницием Манлием Торкватом Северином Боэцием (лат. Anicius Manlius Torquatus Severinus Boethius, также в латинизированной форме Boetius) – философом, теологом, поэтом, музыкантом, математиком, переводчиком, знатоком греческой литературы, политиком и дипломатом, одним из самых образованных людей своего времени (да и последующих 3-4 веков тоже, во всяком случае, в Европе).