Путешествие
Шрифт:
— Если ты не видишь разницы, то действительно нам трудно будет понять друг друга.
— Какую разницу ты имеешь в виду? Если хочешь знать, Эмиль был восхищен, когда я сказала о квартете Дебюсси, что это... ну, неважно что, я сейчас не помню, во всяком случае, Эмиль сказал, что я подметила это очень удачно и тонко.
Эмиль Вентура, выдающийся пианист, был школьным товарищем и другом отца.
Отец поморщился. Он очень гордился этой дружбой. Он считал, что она дает ему что-то вроде визы на Парнас. Если не для постоянного жительства,
То, что мать сослалась именно на Эмиля, желая придать вес своим суждениям и тем самым осадить отца, отец принял как грубое нарушение права собственности, неэтичный поступок, унижающий его честь.
Он улыбнулся, как, быть может, улыбнулся бы гордый маркиз во время Французской революции, если бы какой-нибудь санкюлот ударил его по голове его же собственной картиной Ватто. Отец беспомощно развел руками и вышел.
Мать еще долго с неослабевающим удовольствием разглядывала свое отражение в зеркале.
Итак, что касается родителей, они были счастливы.
С давних пор философы, поэты, а часто и совсем обыкновенные люди, как, например, банковские служащие, авторы дидактических романов или работники магистрата, размышляют о том, что такое счастье. На эту тему было высказано множество мыслей, определений и заключений, из которых почти все стали настолько банальными, что теперь трудно рассуждать о счастье, не вызывая насмешек.
Вообще эта тема с некоторых пор считается весьма щекотливой. Счастье приравнивается к идиотизму, а после того, как экзистенциалисты сделали открытие, что человек смертен, разговоры о счастье считаются просто бестактными. Особенно в кругу людей очень высокого идейно-интеллектуального уровня.
Кое-кому кажется, что они счастливы. Они напоминают человека, который в переполненном трамвае смотрит в окно и старается ни на кого не обращать внимания.
Счастье, которое испытывали тогда родители Генрика, было чем-то средним между состоянием идиотизма и выглядыванием из окна переполненного трамвая. Говоря точнее, они могли себе позволить отвлечься от дел пустяковых и бренных и направить свое внимание на предметы возвышенные и непреходящие благодаря беззаботности, которую в этом году давало им их материальное положение.
Генрик опять хорошо учился, был уравновешенным и серьезным. Никто не понимал, как он мог допустить те невероятные выходки, из-за которых остался на второй год.
Родители склонны были приписать это дурному влиянию Малиновского. Когда однажды за обедом мать сказала что-то на эту тему, Янек сделал нетерпеливый жест и заявил:
— Очень нехорошо, что вы говорите такие вещи в присутствии Генрика. Человек должен сам отвечать за свои поступки. Не следует сваливать вину на кого-то или на что-то, это ведет к ослаблению характера и воли.
Янек был уже взрослым. Ему было двенадцать лет, он ходил в третий класс, учился на пятерки, и все считали его почти математическим гением. Он вел жизнь независимую, ни с кем не
Однажды, когда он корпел над какой-то странной конструкцией, отец встал за его спиной, некоторое время понаблюдал за ним и наконец сказал:
— Что это? Кажется, ты собираешься изобрести перпетуум-мобиле?
Янек пожал плечами и, не поднимая головы от работы, сказал:
— Мы живем в двадцатом веке, дорогой мой. Удивляюсь, что ты можешь подозревать меня в такой глупости.
— Но я же пошутил! — воскликнул отец и отошел,
смущенный.
С Генриком Янек не поддерживал никаких отношений. Их не связывали ни общие интересы, ни общие переживания. Когда Генрик остался на второй год, Янек сказал ему:
— Из-за твоего идиотизма я лишился поездки за границу. Отныне я с тобой не разговариваю.
И сдержал слово.
Вначале Генрика это раздражало, потом он привык, ибо каждое, даже самое неестественное положение становится со временем естественным и привычным.
Когда за обедом Янек критически отнесся к заявлению матери по поводу причин, из-за которых Генрика оставили на второй год, отец, желая поправить дело, весело сказал:
— Ну, хватит о том, как там было и почему. Самое главное — что все это прошло, и Генрик исправился. В этом году никаких препятствий для поездки за границу уже не будет. Предлагаю Бретань.
Янек покачал головой.
— Я не еду,— сказал он.
— Как это? — воскликнули мать и отец одновременно.
— У меня в этом году другие планы. Вот и все!
— Что? Какие еще планы?
— Я не хочу ставить свои планы в зависимость от того, попадет или не попадет Генрик в плохую компанию. Я покупаю фотоаппарат и еду в лагерь ХАМ (Христианская ассоциация молодёжи) в Мшану Дольную. Я намерен этим летом заняться фотографией.
—А откуда ты возьмешь деньги на фотоаппарат?
– — спросил отец с чуть заметной иронией.
— Я продал несколько макетов, и есть ещё заказы на радиоприемники. Можешь не волноваться, к тебе не обращусь.
— Однако тебе потребуется мое разрешение на поездку в Мшану Дольную.
—Я надеюсь, что на этот счет мы договоримся.
—А я надеюсь, что мы договоримся на счет поездки за границу.
— Сейчас только начало февраля. Еще всякое может случиться, у нас будет достаточно времени, чтобы принять окончательное решение.
Однажды отец сказал Эмилю:
Я решил, что Генрик будет артистом.