Пути-дороги

Крамаренко Борис Алексеевич

— Слазь, дура, с коня! Мишка, забери у него винт.

Трынок послушно протянул Мишке винтовку, подавленно сполз с седла на землю.

— Где твой разъезд? — отрывисто бросил Герасим, схватив маштачка за повод.

— Там, на окраине, в саду…

— Сколько их?

— Десяток человек…

— Офицер есть?

— Нет. Старший урядник.

— Окромя тебя, каневчан нет?

— Полковник Лещ здесь, у него много каневчан.

— Это какой же такой полковник? Уж не каневской есаул Лещ?

— Он самый.

Мишка

презрительно сплюнул:

— Эх ты, казак! К бандиту пошел служить…

Трынок смущенно молчал. Переминаясь с ноги на ногу,

он неуверенно смотрел на Бердниковых:

— Ну, а вы какой части будете?

Мишка гордо выпрямился в седле:

— Мы таманцы.

Лицо Трынка дрогнуло:

— Братцы, станичники! Не губите… ради братеника мово смилуйтесь!

— Чего ж ты запел Лазаря? — удивился Герасим,

— Слухи есть, что лютой смерти предают пленных таманцы ваши, — плаксиво тянул Трынок. — Лучше зараз расстреляйте!

— Что ты мелешь, дурачина? — рассердился Герасим. — Офицерье те слухи распускает. За что тебя расстреливать, ежели по темноте своей сам против себя воюешь? Одно слово — Трынок!

Герасим и Мишка расхохотались. Глядя на них, засмеялся и Трынок. Мишка, привязывая маштачка за чембур к своему седлу и все еще улыбаясь, сказал:

— Ну, герой, садись! Поедем к нам.

В сотне Трынка встретили с веселыми шутками и затаенной тревогой. Каждому хотелось узнать про своих близких, оставшихся в станице. У многих от коротких угрюмых ответов Трынка бледнело лицо и непримиримой ненавистью загорались глаза.

Андрей, допросив Трынка, не мешал казакам расспрашивать его про свои семьи. Спешась, сотня расположилась в садах. Станица, лежащая в низине, не была занята белыми. Фронт их находился в трех верстах от нее, представляя собою полуразогнутую подкову, один конец которой упирался в Екатеринодар, а другой доходил до Майкопа. 11-я Красная Армия, оставив Армавир, была по ту сторону подковы, и до станицы глухо доносилась канонада сражающихся армий. Таманцы были еще далеко, и Андрею спешить было некуда.

Трынок стоял в середине плотного круга одностаничников. Он уже оправился от испуга и, видя, что его никто не собирается ни бить, ни расстреливать, охотнее стал отвечать на вопросы. Протолкавшись в середину круга, к Трынку подошел Лука Чеснок. С деланно равнодушным лицом он задал Трынку несколько вопросов про его службу у белых, а потом, словно между прочим, спросил, протягивая ему свой кисет:

— Ну, а Лушку мою видел? Как ее там: не притесняют?

Трынок, растерянно вертя в руках кисет, молчал, стараясь не глядеть в глаза Чесноку.

Ну, что ж, не видел, что ли? — разочарованно проговорил Чеснок.

— Спалили белые твою хату вместе с Лушкой, — угрюмо выдавил Трынок.

Чеснок с бледным, как мел, лицом скрипнул зубами, круто повернулся на каблуках и, молча растолкав притихших казаков, зашагал к сараю, возле которого

был привязан его конь.

Чеснок крепко обхватил шею ласково обнюхивавшего его коня и заплакал, всхлипывая и бормоча ругательства…

Круг около Трынка постепенно стал редеть, Андрей осматривал на тачанке пулемет и, сердито хмуря брови, разносил молодого казака:

— Заело, говоришь? Да разве не заест, ежели ты его от боя до боя пулями чистишь! Чтоб сегодня же разобрал и смазал, а не то осрамлю перед всей сотней и в обоз отправлю!

Сзади Андрея кто–то нерешительно кашлянул. Быстро обернувшись, он увидел Трынка:

— Тебе чего?

— Андрей Григорьевич! Разве я плохой разведчик был, когда на турецком вместе с тобой служил?

— Ну, не плохой, так что?

— Прими меня в свою сотню… Накажи бог, тогда меня черт попутал в станице остаться!

— Черта не вини, коли бабу послушал… — Андрей задумчиво посмотрел на погоны Трынка. — Принять я тебя приму, а только ты заслужить эту честь должен. Понимаешь? И знай, ежели я тебя в чем плохом замечу, сам в расход пущу.

— Да разве ж я не понимаю, Андрей Григорьевич, да господи ж боже мой! Да я всю душу…

— Ну, ладно, посмотрим. Эй, командир второго взвода!

К Андрею подбежал рыжеусый высокий казак.

— Вот, зачисляй его в свой взвод заместо Василия, да и коня ему дай. Не пристало казаку на такой падали ездить. — И снова повернулся к Трынку: — Я сейчас напишу записку, поедешь встречать нашу первую колонну, она уже недалеко от станицы. Разыщешь начальника штаба и передашь ему записку. Понял? Ну иди!

К вечеру первая колонна входила в станицу, занятую сотней Андрея.

А ночью в помещении штаба Матвеев собрал на совещание командиров частей.

Начальник штаба, полковник старой службы Батурин, долго и обстоятельно говорил о необходимости во что бы то ни стало прорвать фронт противника, чтобы соединиться с 11-й армией.

После него встал Матвеев. Он пытливо смотрел на командиров, как бы оценивая их способность повести завтра за собой красноармейцев в тяжелый бой, под ураганный огонь вражеских пулеметов.

Андрей, примостясь на подоконнике, рядом с Максимом, восторженно смотрел на Матвеева:

— Вот он сейчас рубанет, так рубанет!..

— Тс-с! — зашипел на него Максим. — Не мешай слушать!

— Товарищи командиры! — сказал Матвеев. — Утром начинаем бой. Необходимо разбить противника… Иначе — гибель всей нашей армии.

Послышались уверенные голоса:

— Пробьемся, товарищ Матвеев!

— В первый раз, что ли!

Матвеев довольно улыбнулся. По этим звучащим непоколебимой уверенностью голосам узнал Матвеев батальонных и полковых командиров, с такой любовью выращенных им из вчерашних солдат, унтер–офицеров и урядников царской армии. Но улыбка, осветив на миг лицо командующего, сейчас же погасла. Лицо его стало строгим, почти суровым: