Пути волхвов. Том 2
Шрифт:
Огарёк уложил Кречета набок, пристроив ему под голову дорожный мешок, и прижал пальцы к шее сокола, сосредоточенно замерев. Он сидел так довольно долго, уставившись остекленевшими глазами в одну точку, а потом выкрикнул хрипло, напугав Нима:
– Бьётся ещё! Совсем тихонько…
Огарёк хохотнул, хлопнул один раз в ладоши и нервно закусил палец. Повертел по-совиному головой, сверкнул глазами и ухватил Нима за рукав. Ним вздрогнул.
– Попроси быстрей волокуши, парень. Меня не жалуют, сам видел. Тебе скорей дадут. Давай, пошевеливайся.
– А
Огарёк фыркнул.
– Чего с ней? Здоровая девка, как сидит, так и будет сидеть. Давай, не трать время.
Ниму удалось выпросить волокуши у двух мужчин, которые только-только ссадили раненого друга и бережно передали в руки старой знахарки. Скоро Велемир и Энгле привели пса, точно такого, как описывал Огарёк, и у Нима на миг захватило дух: таких огромных собак ему никогда не доводилось встречать, но местных этот исполин, казалось, вовсе не удивлял. Пёс кинулся обнюхивать раненого хозяина, доверчиво ткнулся носом в шею Огарьку и растерянно опустил хвост, не понимая, что происходит. Огарёк умело впряг пса, и все вместе они устроили Кречета на волокушах, уложив так, чтобы он не упал по пути. Ним слышал, что в Княжествах снаряжают сани на свадьбы и на похороны, и он некстати подумал, что бледный мужчина уже сейчас очень похож на того, кого провожают в последний путь.
Огарёк ухватил тонкий ремешок на шее Кречета и потянул. В темноте сверкнул соколий камень, почти такой, как у Нима, только гораздо ярче и крупнее, настоящий самоцвет. Мальчишка зажал камень между ладонями и зашептал горячо, будто хотел согреть его своим дыханием:
– Князь лесной, помоги своему другу, к Липоцвету приди…
Он запинался, явно не зная точно, что следует говорить, но каждое слово вырывалось у него с таким жаром и такой верой, что Ним начал проникаться к мальчишке невольным сочувствием. Этот сокол, должно быть, был ему очень дорог.
– Нужно встать на перекрёстке и зажечь свечу, – посоветовал Энгле. – Я так звал Господина Дорог.
– Не нужен мне твой Гос… – огрызнулся Огарёк и замолк на полуслове. – Господин Дорог, говоришь?
– Ну да. Там ещё наговор особый, но я помню, могу повторить.
– Зови! – выпалил Огарёк. – Всех, кого знаешь, зови!
Энгле переминался с ноги на ногу, смущённый и растерянный.
– Я не уверен… Господин Дорог… Я сам узнавал, как его позвать, а теперь, выходит, растреплю всем?
Огарёк снова схватил его за рубашку, набросился так яростно, что Энгле едва устоял.
– Зови, или я сам твои глаза выгрызу, – прорычал Огарёк. Энгле отшатнулся и сглотнул.
– Л-ладно… Но ты вроде спешишь?
– Зови, чтоб мне явился, а не тебе! Мне и Кречету! А если не явится, я найду тебя и сожру твоё лицо, как эти твари в рубище! Клянусь!
Огарёк резво вскочил на ездового пса, ударил его пятками в бока, и тот сорвался с места, как настоящий скакун. Волокуши подпрыгивали на кочках, и Ним подумал, что если даже Кречет каким-то чудом оставался
– Он мне сразу не понравился, – сказал Ним, глядя вслед самому странному всаднику из всех, кого он видел в своей жизни. – Так кто он: нечистец или меченый?
– Полукровка какой-то, – пожал плечами Велемир.
Энгле молчал, хмуро покусывая губу. Велемир протянул ему свечу, Энгле зажёг её от фонаря и оглянулся по сторонам.
– Мне нужен перекрёсток.
– Всё-таки станешь делать то, что попросил этот дикий мальчик? – Ним сморщил нос.
– Я верю, что он исполнит свою угрозу, – серьёзно ответил Энгле.
Вокруг Липоцвета – тонкоствольные лиственные перелески, звонкие и светлые, днём полнящиеся птичьим щебетом, а по ночам – печально-тихие. Не заходят сюда лешачата, не пляшут на полянах лесавки, а в речушке на дне оврага не плещутся в летний зной русалки. Если есть в Княжествах совершенно спокойные уголки, то здесь – один из них.
Косматый пёс мчится через побуревший луг, набрякший росой, и мальчишка погоняет его, шепча что-то в мягкое ухо. За псом тянутся волокуши, подпрыгивают на кочках, и обездвиженный мужчина на них чудом держится, кажется, ещё одна минута, ещё один поворот – и всё, сорвётся, упадёт, а всадник и не заметит, унесётся дальше.
Они устремляются в лес, под кроны вязов и лип, но подлесок и тонкие кусты бересклета мешают тащить волокуши. Огарёк спрыгивает с пса, отвязывает волокуши, пытается самостоятельно протащить Кречета дальше, но у него ничего не выходит. Рудо лижет лицо хозяина, тычется носом в плечо, скулит жалобно. Провозившись с волокушами и ничего не добившись, Огарёк забегает чуть дальше в лес, спотыкаясь и царапая лицо о ветки, падает на колени и кричит во всё горло:
– Смарагдель! Смарагдель! Господин Дорог!
Испуганные птицы взметаются в небо чёрным облаком.
До рассвета ещё далеко. Месяц плавает в глухо-сером мареве, ночь холодна и тиха, и крики мальчишки режут замерший воздух. Он зовёт долго, до хрипоты, голос его слабеет и уже не звенит отчаянной надеждой. Огарёк замолкает, тяжело дыша и хватая пальцами влажный мох вместе с землёй. Становится невыносимо тихо.
Рудо настороженно всматривается вдаль, но не щетинит холку и не рычит. Огарёк со злостью вытирает слёзы, и на его щеках остаются земляные полосы. Он смотрит на пса и поворачивает голову в ту же сторону.
В темноте, почти не различимый среди чёрных липовых стволов и переплетения кустов, кто-то стоит. Месяц показывается из-за облаков, тускло освещает лес, и Огарёк видит кого-то, похожего на человека, но не более чем волк походит на собаку.
– Зачем ты зовёшь моего отца? – спрашивает существо и подходит ближе. Его движения поначалу кажутся робкими, осторожными, но Огарёк понимает: лесовой крадётся, и каждый его жест исполнен опасностью. На голове у лесового молодые оленьи рога, покрытые мягким мхом, и Огарёк вспоминает, что они уже встречались мимолётом, там, в чёрной чаще.