Путями Великого Россиянина

Иванченко Александр Семенович

Поэтому не для лишней похвальбы России, а как рачительным охранителям своего духовного наследия, сущность которого в конечном счёте определяет авторитет всякого народа, нам надлежит озаботиться, чтобы мир знал, а вместе с ним мы уяснили и сами, что основы для пробуждения такого сознания заложил сын нашего Отечества, тем более сейчас на фоне теперешнего фашистского шабаша в Европе.

Учитывая европейские политические события, польза приобщения созданной Н. Н. Микрухо-Маклаем науки о человеке к нашей коммунистической пропаганде очевидна. Здесь она злободневна по высшему разряду.

Мне кажется, при обращении в Совнарком упирать нужно как раз на это. Иначе в создавшейся у нас обстановке торжественно отметить пятидесятилетие его памяти нам могут и не дозволить. Но сделать надо постараться так – на всю страну, чтобы привлечь к нему максимальное внимание не только народа, но и правительства.

Я понимаю, российский патриотизм нынче «не в моде», исходящий же от меня – и подавно.

Ко всему прочему беспременно обвинят меня ещё и в шовинизме. Тем не менее, если вопрос с торжествами решится положительно и нам удастся дать Н. Н. Миклухо-Маклаю соответствующую научную, политическую и

нравственную оценку, мы должны будем потом найти какую-то форму (не слишком бьющую в глаза) работы с его наследием и вокруг него в этом направлении. Нельзя идти на поводу у британских писак, для которых, а значит и для большинства мира, он, волею случая родившийся в России и будто отринутый ею, – полушотландец-полуиудей (подробнее об этом в тексте романа). Будучи в действительности по тогдашнему национальному определению природным малороссом, он предпочитал чаще называть себя обобщённо россиянином, не без основания имея в виду триединство народов, вышедших из лона Древней Руси. Россией же, если учесть, сколько она вложила только материальных средств в его путешествия, он вовсе отринут не был, кроме, может быть, какого-то щелкопёра Скальковского, да и то он, зарабатывая в России на опусах о русских же, русским никогда не симпатизировал.

С другой стороны, разве учение Н. Н. Миклухо-Маклая о человеке не насквозь интернационально? Ни один уважаемый нами политик всех времён, ни один из знаменитых гуманистов не сделал столько для предметного понимания естества человеческого братства, как это сделал Н. Н. Миклухо-Маклай. Да и гуманизм-то до него ассоциировался с несбыточными мечтаниями вроде «Утопии» Томаса Мора или «Города солнца» Томмазо Кампанеллы, либо с пафосно красивыми, но никакими убеждающими реалиями не подкреплёнными декларациями вроде утверждения Жан-Жака Руссо о том, что все люди рождаются голыми и потому уже, и только потому (других доводов у Руссо не нашлось), равными в правах, иными словами, до Н. Н. Миклухо-Маклая понятие гуманизма по сути было идеалистическими фантазиями или, если угодно, декларациями; он же, вооружённый редкостно человеколюбивой для белой расы народной философией Русичей (полагаю, вы меня знаете и не примете сию мою тираду за умиление патриота из квасных русофилов, но в мире я всё же кое-что повидал, а всё, как говорили древние, познаётся в сравнении), корни которой в глубокой древности где-то на берегах Днепра и Волхова (не эта ли философия давала силу Руси почти тысячелетие стеной стоять против натиска душепоработительного, потребного только верхушке власть имущих иудомессианства, вероятно, для отсечения неблагозвучной приставки «иудо-», именуемого по-гречески христианством, а у нас для компромисса с прежним, славившим не столько мифических богов, сколько вольность и честь человеческую, язычеством – «славием», снабжённым приставкой «право-», будто бы самым верным?), идеями русских демократов (Герцен, Чернышевский, Писарев), а также научными разработками, касающимися антропогенеза, биологии и психики человека таких отечественных учёных, как академик Карл Максимович Бэр и незабвенной памяти Иван Михайлович Сеченов, и собственным трудом добытыми энциклопедическими знаниями, помноженными на бесценный дар их синтезатора, способного из множества алгоритмов извлекать единственное искомое, наполнил идеалистические декларации, я бы сказал, грубо осязаемой фактурой, доказательно отвергающей правомочность всякого насилия во взаимоотношениях всех наций и рас.

Отчего же мы до сей поры не заявим об этом во всеуслышанье? Ведь одного этого достаточно для учёного, чтобы имя его стало бессмертным, а за страной, породившей его физически и духовно, навечно закрепилось первоколыбельное право зачинательницы благороднейшей из всех наук – научного гуманизма. Н. Н. Миклухо- Маклай же не значится в списках даже обыкновенных гуманистов- доброжелателей (см. философские словари). Невольно по аналогии думаешь о том, как Англия гордится своим Дарвиным, даром, что его теория естественного отбора и происхождения человека используется полигенистами (расистами) в прямо противоположных целях, хотя, конечно, и без его в том вины.

Ни высокоцивилизованная, однако же пропитанная разбой- но-хищническим духом Великобритания, ни другие европейские государства того же порядка не могли и пока не могут дать питательную почву и нравственный заряд на всю жизнь для такого учёного, как Н. Н. Миклухо-Маклай. Не стал же он исповедовать германское ницшеанство, несмотря на шестилетнюю учёбу в университетах Германии, отдалённое родство по материнской линии и личное знакомство с Фридрихом Ницше, который как выходец из рода польских графьёв Ницких для гейдельсбергской польской эмиграции, в кругах которой одно время вращался и Н. Н. Миклухо-Маклай, был кумиром. Не уклонился в английское мальтузианство, несмотря на дружбу с великим Томасом Гексли и такие же отношения со своим учителем Эрнстом Геккелем, почитавшим Мальтуса учёным весьма основательным.

Что же, как не народная российская нравственность, вопреки господствовавшим в Европе полигенизму, мальтузианству и ницшеанству, подвигло Николая Николаевича Миклухо-Маклая на создание научного гуманизма?

Смешно думать в этой связи, будто мы – «некий народ-бого- носец», как проповедовал Достоевский, подразумевая туже российскую нравственность, но вместе с тем бесспорно то, что человеколюбие, сострадательность, веротерпимость, или, я бы сказал, уважение к совести других, иноплеменных народов, – черты в характере Русичей, несмотря на их вечевое, а то и мятежное буйство и воинские доблести, которые отмечались множеством иноземных авторов, нередко с удивлением, ибо нравственная основа Русичей, предопределившая поступательное движение всего их жизненного уклада, всегда резко отличалась от коммерческой первоосновы, с библейских времён служившей рычагом развития в большей части остального мира.

Разумеется, кричать об этом везде и повсюду, колотя себя в грудь, мол, вот мы какие хорошие, было бы для нас постыдным чванством, однако и не показать миру сей нашей народной особенности хотя бы на примере учения Н. Н. Миклухо-Маклая о человеке граничило бы тоже с не менее непривлекательным национальным самоуничижением.

Ужели ж скромность – обязательное ряжение в схиму? Целой нации! Оттого-то в Европах вся наша великая страна многими и поныне именуется не иначе, как «русским медведем».

... Нравственность, как всё происходящее от живой природы, не может не иметь основополагающих причин. Только понимание этого могло дать Н. Н. Миклухо-Маклаю уверенность, что он не тратит времени напрасно, поставив себе задачей найти ключ к открытию тайн исходного, из чего проистекало и постепенно складывалось то, что мы называем пусть неписаным, без юриспруденческих формулировок, но законоположением, в силу его очевидной разумности принятым и соблюдаемым народом. Равно нельзя зажечься такой задачей, не будучи воспитанным на идеалах нравственности и не столкнувшись с её антиподом, что ранит душу с болью пронзительной и побуждает человека, если у него достаёт ума и силы воли, к деятельной и непреклонной борьбе со злом, которое, под какой бы личиной оно ни выступало, никаких естественных, а следовательно, и убеждающих первопричин иметь в человеческом общежитии не может, хотя оно и существует столько же, сколько существует добро.

В войнах, то есть худшем из всех зол, Ницше видел могучий возбудитель творческих сил человечества и тем их оправдывал, считая международные человекоистребительные баталии необходимой предпосылкой для обновления и ещё более бурного расцвета цивилизаций. В противоположность этому в записных книжках Н. Н. Миклухо-Маклая мы находим замечательную аллегорию:

«Если смотреть на жизнь людей, абстрагируясь, она вся состоит из непрерывной гонки добра и зла. Бегут они, стараясь опередить друг друга, предположим, по одной садовой дорожке. И вот на их пути большая цветочная клумба, во всю ширину дорожки. Добро, зная, что цветы – прекрасное и потому ломать их кощунственно, замедлит бег и найдёт способ клумбу обойти. Зла же, безнравственное по своей сути, прекрасное не остановит, оно помчится прямиком через клумбу, круша цветы, и добро окажется позади, отстанет. Но только на какое-то время. Первенство зла в беге наперегонки иллюзорно, точнее скоротечно. Будь иначе, жизнь рано или поздно прекратилась бы. Однако ж она продолжается, всё совершенствуясь, уже многие-многие тысячелетия, и пределы её вряд ли можно предугадать, поскольку побеждает всегда изначально целесообразное, то есть, как свидетельствует вся история человечества, не разрушение, а созидание, любовь, олицетворяемая в прекрасном и лежащая в основе всего живого. Надолго утвердиться вместо добра зло не может потому, что у него нет естественного начала, нет той целесообразности, какой наполнены все законы движения во Вселенной» [1] .

1

Эта цитата, как и другие ссылки на записные книжки Маклая, говорит о том, что Н.И.Вавилову были известны философские тетради Н.Н. Миклухо-Маклая, о которых до сих пор советские миклуховеды умалчивают, словно их вообще не существует. Из всего этого становится понятной и главная причина трагедии самого Н.И. Вавилова.

В этом мне представляется в сжатом виде главная философская концепция учения Н. Н. Микулухо-Маклая о человеке. Возвращаясь к тому, что подвигло Н. Н. Миклухо-Маклая на сознание его, достаточно обратиться опять-таки к его записным книжкам. Он не поленился выписать из Вельтмана (русский историк, филолог, а также писатель середины минувшего века) длиннейший список старославянских имён с корневыми частицами: «свет», «мило», «радо», «мир», «драго», «добро», «зора», «живо», «благо», «слав», «крас» и т.д. Но если Вельтман ограничивается простым их перечислением, то Н. Н. Миклухо-Маклай даёт нашим древним именам философское осмысление, определяя по ним характер народа, и как бы в подтверждение своим суждениям приводит выдержку из речи профессора М. А. Максимовича [2] при вступлении последнего в должность ректора Киевского университета в 1834 году:

2

Михаил Александрович Максимович (1804-1873) - один из основоположников отечественного естествознания, профессор Московского университета и первый директор университетского ботанического сада, крупный украинско-русский историк, филолог и фольклорист, собиратель украинских народных песен, 25 из которых аранжировал композитор А.А. Алябьев, в том числе переведённого на русский язык знаменитого «Соловья», по поводу чего А.С.Пушкин сказал Михаилу Александровичу: «Мы давно знаем вас, Максимович, и считаем литератором. Вы одарили нас малороссийскими песнями». Тогда ещё Максимович жил в Москве и больше был известен как ботаник. Потом он, совмещая в Киевском университете ректорство с заведованием кафедрой российской словесности, первым наиболее точно перевёл на русский и украинский языки Слово о полку Игореве и написал о нём историко-филологические исследование, не утратившее своё значение и теперь.

«Нелегко взохотить Русь вздохнуть разом и полной грудью, поелику миротворная по своей изначальной природе и умудрённая тысячелетиями накопленным опытом, она, исполинская, извечно сознавала, что заединный вздох её подобен всесокрушающему урагану, и потому привыкла дышать с осторожностью. Но в роковую ошибку впадут те, кто спокойное её дыхание примет за смиренность лишённого главнейшего жизненного инстинкта вола, чувствительного лишь к собственному желудку и бичу. Долго докучала Русичам иудейская Хазария, долго прощали терпеливые Русичи даже поругание своих святынь. Однако ж донаскучили хазарины. И тогда заедино крякнули досадливо, садясь на борзых коней, дружинники Светослава [3] Хоробре... С той поры о Великой Хазарии и хазарах смутное предание осталось».

3

Замечательный знаток Древней Руси МАМаксимович не мог назвать киевского князя - язычника СвЕтослава Игоревича Святославом, как у нас перекручивают его имя на христианский лад.