Путями Великого Россиянина

Иванченко Александр Семенович

Верный, однако, исследовательской методологии Йоганна Готфрида Гердера и, не подозревая, что она представляет собою давно пройденный славянами этап, но по-своему развитый дальше в Кёнигсберге Эммануилом Кантом, а потом Гердером, Ренан становится хотя и на более сложный, но всё же правильный путь поисков. И здесь ему неплохим подспорьем служит собственный опыт, полученный им во время его работы над книгой «О происхождении языка» (Париж, 1848 г.), в которой он обобщил изыскания в этой области того же Канта и его последователей, а также немало дельных выводов сделал сам.

Конечно, он снова идёт от изначальной географической среды обитания.

* * *

Долгие века не имея никакого постоянного пристанища, сыны Израиля вели бродячий пастушеский образ жизни по самым захудалым, не занятым другими, более цивилизованными народами местам

Передней Азии. Это было одно из наиболее отсталых в своём развитии азиатских племён, которого все остальные по этой причине чурались, и потому ему пришлось скитаться по тем землям, какие никого больше ничем не соблазняли. Остановиться где-нибудь для более-менее осёдлой жизни у них не было возможности, поскольку нигде эти скудные земли не могли долго прокормить их стада. С другой стороны, ни высокоразвитые по тем временам египтяне, ни шумеры, ни какие-то ещё народы Северной Африки или Передней Азии подолгу терпеть их соседство не желали. Поэтому где- то что-то созидать у племени не возникало потребности, а, следовательно, не возникала и потребность познавать тайны природы, за исключением разве что умения находить источники воды. Да и природа в течение этих долгих веков окружала их слишком однообразная и угрюмая, чтобы остановить на себе очарованный взгляд человека и пробудить в нём какой-то творческий интерес, как, скажем, у эллина, попытавшегося найти средство воспроизводить всю гамму птичьих голосов и в результате создавшего семиструнную лиру, совершенно соответствующую семи творческим принципам Природы. У израильского племени вообще не было и не могло появиться никаких музыкальных инструментов, кроме трубного рога, ибо оно-то и пения птиц не слышало. Откуда им было взяться в тех полупустынях?

Там же, где изначально нет музыки, не могут возникнуть и никакие иные виды искусств, ибо в основе любого искусства лежит гармония, а гармония есть музыка. С искусств же начинаются науки.

При этом не надо забывать, что хотя это племя и вело номадный, то есть кочевой образ жизни, оно оставалось в полной изоляции от других народов, «ибо Египтяне не могут есть с Евреями; потому что это мерзость для Египтян» (Бытие, 43; 32).

Среда обитания определяет образ жизни, образ жизни – систему и уровень мышления, а язык есть зеркало мышления: «... его нельзя употребить для выражения каких-то светлых сторон природы», но «он направит все бури и ветры Вселенной, чтобы приступом взять и опрокинуть крепости человеческой несправедливости». Им невозможно выразить «душевной радости совести, но он не перестанет трубить, провозглашая святую войну против человеческой бессовестности». Иными словами, в нём есть всё для выражения протеста и гнева, но нет слов для какого-то позитивного предложения или с помощью которых можно было бы выразить, казалось бы, самое естественное – «душевную радость совести».

В этом отражается трагедия духовной сущности народа, который такой язык создал и для которого он оказался достаточным.

И вот тут Ренан опять возвращается, как говорится, на круги своя, в который раз подходит к тому, что не столько определило, сколько искалечило судьбу израильского народа. С неподдельным сожалением и болью он снова вынужден сказать, что никто и ничто не могло принести ему большего зла, чем библейский Йосиф и тот легкомысленный египетский фараон или фараоны, которые позволили бродячим пастухам, не знавшим душевной радости совести, поскольку им неведома была радость созидательного труда, стать господами в цивилизованной стране, как бы перепрыгнув через самый важный этап в человеческом развитии. Сами предвидеть трагические последствия подобного прыжка они были просто не в состоянии, как со своим уровнем мышления не могли и осмыслить противоестественность своего нежданного положения.

Но много ли нужно, чтобы растлить невинного ребёнка? Эллины на это отвечали: «Однажды познавшего вкус сладострастия уже не излечишь, если и озарят его когда-нибудь боги мыслью, что для него оно гибельно».

Никакая сила отныне не могла заставить также племя израильтян отречься от того, что однажды возвысило их прежде всего в собственных глазах. Не имея никаких реальных заслуг в развитии цивилизации и потому не способные чем-то более-менее конкретным подкрепить свою репутацию, взамен всему они предпочтут не требующий доказательств мистический фанатизм – исступленно будут веровать в то, будто они «богоизбранны». Но не только для самоутешения. Эскимосы Гренландии тоже считают себя людьми исключительными, отчего и приняли такое самоназвание – эскимосы, то есть люди. Однако они никогда ни над кем не властвовали, у них нет и своего понятия о власти. Свою исключительность они непрестанно доказывают лишь самим себе борьбой за выживание во льдах Севера и ни на что другое не претендуют Племя

же израильтян, будучи ничем не лучше эскимосов Гренландии, а в смысле организаций жизни в суровых природных условиях и понимании самой Природы, что составляет основу всяких знаний, несомненно, и уступая им, волею ли случайного стечения обстоятельств, благодаря ли необычайной изворотливости Йосифа, либо по недомыслию фараона – теперь не рассудишь, но так или иначе вдруг оказалась в роли надсмотрщиков и повелителей над высоко цивилизованными по тем временам гордыми египтянами. А коль так, здесь уже самоутешением, как эскимосы, они не удовольствуются. Их главным смыслом жизни, маниакальной страстью станет неистребимое желание непрестанно доказывать, что они не просто «богоизбранны», а «богоизбранны» среди всех прочих народов. И, конечно же, единственно по слову Господа Бога, поскольку никаких иных аргументов в их положении найти было невозможно.

Причём и с Господом Богом произойдёт удивительная метаморфоза. Раньше в представлении сынов Израиля он был всепожирающим огнём, требовавшим жертв от начатков всех плодов и первенцев людей. Он казался настолько ужасным, что даже произнести его имя означало обречь себя на гибель. Поэтому он и назван Яхве или Иегова – Неизречённый, то есть произносить его имя нельзя. Теперь же они согласились с шумерским мифом, что он создал человека по своему подобию. Почему? Да потому что в Египте они узнали цену деньгам, за которые всё можно купить. Следовательно, если Бог создал человека по своему подобию, то и от него можно как-то откупиться. По крайней мере, это куда более приемлемо, чем отдавать ему в жертву своих первенцев.

Так возникла идея храма Яхве, куда следовало отдавать десятую часть всего своего имущества и отдельно – «деньги за жизнь» вместо человеческих жертв. А именно десятую долю потому, что в Египте уже существовала десятичная мера чисел, и жрецам храмов за их службу полагалась как раз такая десятая доля. Сверх этого вводились только «деньги за жизнь», так как пренебречь той исключительной платой первенцами людей было всё же страшно.

Вот почему наряду с Яхве иудеи с такой же исступлённостью стали поклоняться золотому тельцу и всё, созданное умом и руками зодчих и мастеров из Тира в Иерусалиме, воспринимали только как величие их царя Давида, у которого хватило денег за всё уплатить.

Сирийцы построили дворец Давида в виде шестиконечной звезды и окрасили его в голубой цвет. Это значило, что они выбрали для него форму расположения на небосводе шести положительных знаков Зодиака: Овна, Льва, Стрельца, Близнецов, Весов и Водолея. А окрасили в голубой цвет Сатурна – цвет холода. Тем самым зодчие хотели, чтобы хозяин дворца жил в нём благополучно и, поскольку он царь, никогда не терял здравого рассудка. Давид же понял это как некий магический фетиш и учредил Моген Довид – голубую шестиконечную звезду Давида, которая и по сию пору не потеряла для многих евреев значения фетиша, а Сатурн стал чем-то вроде их священной планеты. Сын же Давида и его наследник Соломон, узнав, что у арийских народов символом человека является пятиконечная звезда, а цвет разрушения – красный, приказал своим подданным распространять её по всему миру именно красной, а не пурпурной, какой её обычно изображали арийцы.

И то, и другое говорит само за себя. Поэтический дар Соломона – автора прекрасной библейской «Песни песней» и вошедшая в историю его мудрость тем не менее сочетались у него с суеверной агрессивностью, как у Давида вера в единого Яхве сопутствовала такой же вере в терафима – домашнего идола. Вообще, став как будто монотеистами, иудеи ещё очень долго оставались также идолопоклонниками. Своего терафима – грубо обтёсанную деревянную куклу в человеческий рост бережно хранила каждая семья. Когда Саул, тесть Давида, подослал к нему убийц, а дочь Саула Микал, жена Давида, об этом как-то проведала, она, чтобы спасти мужа и обмануть убийц, уложила в постель Давида их терафима, наряженного в ночное одеяние царя. Убийцы же, уверенные, что задушили Давида подушкой, на следующий день, увидев его живым и невредимым, в ужасе сами пали перед ним ниц и молили о прощении, хотя выдавать их, слуг родного отца, Микал вовсе не собиралась.

Из всего этого Ренан с грустью делает вывод, что и в эпоху своих самых прославленных царей израильский народ в интеллектуальном развитии во многом всё ещё оставался на первобытном патриархальном уровне. О законах генетической наследственности французский учёный тогда ещё ничего не знал. Развенчавший Иисуса Христа, он во всех бедах израильтян обвиняет злой Рок, навсегда лишивший их интереса к Природе и потому не позволивший им создать язык, пригодный для выработки мышления, необходимого для познания. Но здесь уже Ренан, как видите, противоречит самому себе, ставя на первое место не мышление, а язык, который сам же называл зеркалом мышления.