Путями Великого Россиянина
Шрифт:
Однако в нашем экскурсе в историю израильского народа мы слишком задержались. Вернёмся к истории Руси и не будем забывать, что впереди нас ждут Светослав с его печатью и Миклухо-Маклай как прямой последователь той интеллектуально-нравственной школы, основные черты которой особенно ярко проявились в Светославе. Девять веков, разделявших последнего великого киевского князя-»язычника» и Маклая, мы, естественно, тоже учтём.
Помню, мой сын, сейчас тридцатилетний авиаконструктор, будучи ещё восьмиклассником, пришёл как-то из школы домой не то что сумрачным, а каким-то вроде не по возрасту больно серьёзно озадаченным. Было видно, что ему хочется поговорить со мной, так сказать, по душам, но откровенничать с отцом мальчик, в общем, как мне казалось, не робкий, не спешил, а я, в свою
Накануне одного из моих океанических рейсов жена показала мне его завернутого в байковые пелёнки в окно родильного дома, а когда я вернулся в Севастополь, он уже бегал и стал забавным «почемучкой». С такими примерно промежутками времени мы и встречались с ним все эти годы на месяц-два, а то и на пару недель. Поэтому после того, как я наконец осел на берегу, нам ещё только предстояло найти взаимопонимание, а потом уже и взаимодоверие.
Сам я в пятнадцать лет был человеком вполне самостоятельным, но это нисколько не предохранило меня от господствующего у нас стереотипа родительского мышления. С поразительной лёгкостью забывая, какими недавно были сами, мы позволяем себе, любя своих детей, смотреть на Них с унижающим юную душу и разум высокомерием, не давая, конечно, в том себе отчёта.
Думаю, на моём месте всякий был бы так же искренне изумлён, если бы, ожидая от сына откровений в неких «мужских делах», услышал от него нечто неизмеримо более высокого порядка.
– Папа, – в полглаза наблюдая, очевидно, за моей мимикой, сказал Вася с явным вызовом, – а почему Россия всё равно стала великой державой, большей, чем Америка?
Нет надобности живописать всю ту сцену. А вот то, что вызвало резкое неприятие у пятнадцатилетнего ученика одной из московских так называемых спецшкол, на мой взгляд, заслуживает внимания, ибо стало в нашем Отечестве такой заразой, против которой далеко не у каждого выработался соответствующий иммунитет и которая не только изначально калечит души, но и губительно сказывается на всём интеллектуальном потенциале народа.
«За десятки тысяч лет, протекшие с тех пор, население Восточно-европейской равнины вменилось тоже, может быть, не один десяток раз. После дикарей каменного века мы встречаем здесь ещё остатки людей медного и бронзового века, не знавших железа; потом остатки людей железного века, но и это, быть может, не были ещё предки теперешнего населения. В V столетии до начала нашего летоисчисления, т.е. за две с половиной тысячи лет до нас, мы имеем уже письменные рассказы о южной части теперешней Украины. Там тогда жили скифы, кочевой народ, занимавшийся скотоводством; остатком его являются теперешние осетины в Кавказских горах. Что было дальше к северу, греки, рассказавшие нам о скифах, хорошенько и сами не знали. Лет 800 спустя после этих рассказов мы встречаем первые известия о славянах; тут уже начинается непрерывная связь с новейшими временами, потому что на славянских языках говорит подавляющее большинство населения нашей страны.
Сходство языка, конечно, ещё не может служить доказательством происхождения теперешнего населения Восточно-европейской равнины от одних славян. Теперешние французы говорят на «романском» языке, на одном из языков, происшедших от латинского языка древних римлян, но происходят они не от римлян, а главным образом от кельтов, которые были когда-то покорены римлянами и усвоили их культуру и язык... Таким образом славянский язык ещё не доказывает, что в наших жилах течёт непременно славянская кровь: русский народ образовался из очень различных племён, живших на восточно-европейской равнине, но славянское племя оказалось из всех самым сильным, – оно навязало всем другим свой язык. Первое время славяне занимали только небольшой юго-западный угол этой равнины, нынешнюю Западную Украину. Несколько позже они заняли среднее течение Днепра и Полесье (белорусы являются, по всей вероятности, остатком древнейших славянских поселенцев), ещё позже пробрались на север, к Финскому заливу и Ладожскому озеру и, наконец, позднее всего заняли теперешнюю Великороссию – Московскую и смежные области...
Что касается первых трёх-четырёх столетий славянского расселения, мы о них прямых сведений не имеем и можем судить о славянской культуре того времени отчасти по рассказам иностранцев, которые видали славян того времени (преимущественно греков и арабов), главным образом, по языку.
Человек называет предметы своего обихода, орудия, которыми он пользовался. Орудия меняются, но названия часто
Славянский язык очень наглядно показывает нам все ступени развития техники... Прежде всего, изобрести такие на взгляд простые орудия, как соха или борона, не так просто было. Вместо бороны ещё лет 80 назад на окраинах России можно было видеть большой сосновый сук: его отдельные ветки и заменяли собою зубья бороны. А в более древнее время такой же сук, только ещё более толстый и крепкий и без веток, заменял собою соху. Такую пахоту изогнутым суком или палкой мы ещё и теперь встречаем у различных диких народов Африки, а что так же было у славян, показывает первоначальное значение слова «соха»: сначала это слово значило именно «палка», «жердь».
Ещё труднее было добывать живую силу, которая тащила бы плуг или соху. Если уж убить крупную дичину дикарю каменного века было не под силу, тем меньше мог он подчинить себе, заставить себе служить животное, как лошадь или бык, сила которого гораздо больше силы человеческой. Наблюдения над теперь живущими дикарями показывают, что скотоводство развивается у людей всего позднее, – гораздо позже, чем они начинают заниматься земледелием...
Но, ковыряя землю изогнутым суком, первобытный славянин питался всё же главным образом от земледельческого труда. Это видно по тому, что он слово «хлеб» – «жито» по-славянски – производил от того же корня, как «жизнь». Хлеб был главным средством к жизни, главным видом пищи. На охоту славянин полагался гораздо менее: когда-то ещё в тенета зверь попадётся. Зато был мелкий зверёк, которым если и нелегко было завладеть, – да и не стоило, – то у которого легко было отнять вкусные и питательные плоды его труда. Этим зверьком была пчела. Добывание мёда диких пчёл, бортничество – одно из древнейших занятий не только славян, а всех без исключения обитателей Восточно-европейской равнины. «Мёд» не только одно из древнейших славянских слов, но оно общее у славян и у финских племён, населяющих или населявших когда-то нашу страну. А бортные ухожаи, места, где водились дикие пчёлы, считались великою ценностью опять-таки уже во вполне исторические времена, когда славянин давно уже имел железный топор и давно выучился пахать на лошади.
Язык таким образом рисует нам древнейших славян народом очень первобытным...»
Прошу у читателя прощения за чересчур длинную скучную цитату. Я привёл её здесь потому, что она как бы сфокусировала в себе главные особенности всей советской исторической науки, основное идеологическое направление которой в 1918 году определил ставший первым наркомом просвещения РСФСР Анатолий Васильевич Луначарский, выступивший тогда перед учителями Петрограда со своей знаменитой программной лекцией «О преподавании истории в коммунистической школе». Лекция эта, хотя с тех пор прошло более семидесяти лет, для большинства наших официальных учёных историков и теперь всё ещё остаётся своего рода компасом. В Советском Союзе она множество раз издавалась и продолжает издаваться на всех языках народов СССР. А в 1976 г. вошла даже в академическое издание сборника А. В. Луначарского «О воспитании и образовании», выпущенного в свет издательством Академии педагогических наук СССР «Педагогика».
Вот что в ней говорится:
«... надо ли вообще преподавать историю в правильно поставленной школе. На первый взгляд кажется диким самое сомнение относительно необходимости преподавания истории, потому что мы привыкли к тому, что уже издавна этот предмет является включённым в программу школ; в течение столетий считали мы, что знакомство с прошлым человеческого рода естественно входит в курс образовательных наук.
Однако, тем не менее, весьма авторитетные и талантливые мыслители выступили против этой идеи. Между ними мы видим и Ф. Ницше, который в целом ряде пламенных страниц доказывал, что одной из гибельных особенностей нашей культуры является её историчность. Он считал, что современный человек чересчур обременен всякого рода воспоминаниями, связывающими его примерами, традициями, – словом, старое, мёртвое захватило живого и не пускает его. Ницше доказывал, что человек, который рассматривал себя как некоторое передаточное звено от совершенно определённого прошлого к неопределённому будущему, склонен к детерминизму...»