Путями Великого Россиянина
Шрифт:
К сожалению, наши академики, присвоившие себе монопольное право толковать русскую историю, не только русскоязычные, но и как будто русские, весь многовековой период дохристианской Руси непременно стараются представить эпохой варварства. Особенно поражают умозаключения академика Д. С. Лихачёва. Когда он, ничуть не смущаясь, на полном серьёзе говорит, что с «крещения Руси можно начинать историю русской культуры», мне всякий раз хочется спросить его, что он имеет в виду под словом «культура» и почему вслед за известными своей кичливостью греками, а затем и норманистами всех мастей называет Русь времён Светослава Игоревича «варварской державой на краю света»? Какой край света? На Дунае, Днепре, Волге или Волхове? И какое варварство?
Попутно и другой вопрос не худо бы прояснить. Можно ли считать, так сказать, культурным мероприятием те костры из книг, которые пылали на Руси при Владимире I и после него в общей сложности 133 года? Или Дмитрий Сергеевич полагает, что всё то давно уже быльём поросло? Напрасно полагает. В своих «Записках касательно русской истории» Екатерина II просто по-женски лукавила, говоря, что русская дохристианская письменность пока не найдена. Знала она прекрасно, что и в её время велись летописи докирилловской азбукой и с той самой грамматикой, не ссылаясь на которую по понятной причине, но которой всё же отважился дать «права гражданства» Михайло Ломоносов. Чуждой была русским лкщям та смесь иллирийского и булгарского наречий, которую принесли нам вместе с христианской книжностью болгары.
Сам собой напрашивается и третий вопрос к Дмитрию Сергеевичу. Что он понимает под «варварской державой»? До сих пор под словом «держава» у нас разумелось могучее централизованное государство. Но могут ли создать его варвары, то есть дикари? И есть ли хоть какая-то логика в том, что утверждает академик: «Из варварской державы на краю света вдруг появилась держава с мировой культурой...»?
По Д. С. Лихачёву выходит, что вчера ещё дикарская Русь вдруг стала державой с мировой культурой только потому, что Византия, не однажды битая Русью, в одночасье передала ей все достижения своей цивилизации, и вчерашние варвары моментально достигли вершин мировой культуры. Но что в действительности, кроме церкви и всего, что связано с ней, могла перенять великая Русь у ничтожной по сравнению с ней Византии, жившей главным образом за счёт грабежа более слабых соседних стран? Да и грабила-то она руками всевозможных наёмников, расплачивалась с которыми ими же, простаками, награбленным. Объективно говоря, это было не более как государство-паразит с повадками афериста. Не случайно и вклад Византии в мировую культуру на поверку оказывается равен нулю. Не пышность ведь императорского двора да храмов Цареграда, а наука – вот что прежде всего определяет культуру. Ни одного учёного с мировым именем Византия, однако, за все одиннадцать веков своего существования не дала. Нельзя же в самом деле считать серьёзными учёными таких византийцев, как хронисты Приск Панийский, Прокопий Кесарийский, Михаил Псёл или Лев Диакон. Тогда уж в учёные
Став наследницей Эллады и Римской империи, вместе взятых,
Византия ту и другую цивилизации перемолола в жерновах доведённого до фанатизма христианства, фактически поставив церковь над государством и тем самым заведомо предопределив свою неизбежную гибель, ибо там, где господствует та или иная теология, невозможно нормальное развитие научной мысли, от которой одной только и зависит главным образом жизнеспособность любого государства. И в то же время Византия вполне унаследовала многое из того эллинского, о чём очень хорошо, на мой взгляд, сказал Славомысл:
Средь прочих варваров жрец Клио греческой персам изумлялся:
Отчего у тех сын отца иль мать свою зарезать не дерзнёт,
Коль оттого выгода ему прямая: хитона пурпур и подвластных сладкозвучна лесть?
Да отчего персы столь глупы, что смертью только за обман карают,
И презирают тех, кто долг отдать не может, но злато в долг берёт?
Мы реку нашу Непрой нарекли, чтоб на её брегах на прю никто не стал,
Погибелью не осквернив лазурь, что нивам хлебным жизнь дала.
Но Непру грек по-своему назвал, в его понятьи Борисфен она –
Река борьбы. Парсу поклоняясь, он вожделением томим,
Чтоб Непра кровью налилась и нивы слов'янина запылали кровавым сполохом огня.
Для грека скифы мы - так наше «Честь тебе!» он начертал,
Иль смысл слов'янского привета не поняв, иль в Слове имя не признав.
Вернее же всего, в чём нет сомненья, здесь грека суть видна и что его влечёт.
Не может поделиться честью тот, кому она чужда,
Иль в толк ему не взять, отчего пред путником душа щедра,
Коль он тебе незнанный и саква скарба у него,
А слов'янин, не зарясь, – честь тебе и в сердце радость!
Притом оружный сам и грива у коня дугой.
Греку диво то, иная гложет его страсть.
Природою своей он плут и жаден, но правде должное отдам: в битвах лют,
И если друг ему ты, другу не откажет, добро и зло разделит пополам.
Однако пифий имена из Дельфий борисфенские, смерть за лучшее приняв, не изречёт.
Не дщери россичей, гекзаметра стихом играючи, –
Олимпа жрицы Оракула сужденья возвещают.
Загадка та сложнее мирозданья, в сокрытом не понять, где чёт, а где нечёт.
Скифы – варвары, но девы скифов, затворенные в храмах, к стопам, омытых Непрой, Элладу повергают.
В постиженьи таинств прорицанья эллину мнится бездна роковая –
Ужасна пропасть и где-то там в бездонье - темень гробовая.
Не ведающий страха пред острием меча, эллин, рассудок потеряв, от края бездны той отпрянет.
Но волхвов с Непры призовут и уж в эллинов рядят: Всеслава вещего Анахарсисом прозвали,
Любомудр же, россич из Голуни, - эфесский Гераклит... Слов'янская порода плодовита,
Любомудры, Светозары да Всеславы – не редкость на Руси
И матери рожать не перестанут на Непре и Роси.
Соседям утешенье, что ж, – русам не потеря.
Но зачем Сократа, своего природного эллина, испить цикуту обрекли?
Познавший семь начал, он в Слове всех семерых открыл начало.
Ему ж за то – не потому ль, что свой? – цикуту!
Сравнить со зверями эллинов в сём нельзя, напраслиной было бы то на зверя.
Многочуден лик эллина, как басни Геродотовы о скифах...
В том интервью журналу «Огонёк», которое я уже цитировал, академик Д. С. Лихачёв, кроме всего прочего, сказал: «Тогда Василий II (император Византии. – А. И.) отдал свою сестру за Владимира I, и в династическом плане Русь поднялась на невиданную высоту. И Владимир Мономах был потомком византийских императоров...»