Пьяная Россия. Том второй
Шрифт:
– Что же делать? Я хотел запатентовать свое изобретение! – ученый неуклюже приблизился к Налимову и взял за руку, но Валентин Михайлович мягко высвободился, продолжая улыбаться, не хватало еще скорую психиатрическую вызывать, в панике подумал он, но виду не подал.
– Очевидно, меня опередили, – бормотал ученый, – но мы еще посмотрим, кто кого! Вот я возьму и скакну назад во времени, объявлю миру о своей машине времени раньше америкосов! Как вам такой вариант?
И он жутко расхохотался. Налимов попятился, но тут, ученый, склонившись к белому столу, чем-то защелкал и исчез вместе
Налимов моргнул, ошеломленно поглядел на опустевшую лабораторию и бросился бежать вверх, по лестнице.
Вслед ему раздался взрыв хохота. Налимов застыл на верхней ступеньке.
– Валентин Михайлович, мы вас разыграли! – радостно сообщил Андрей Алексеевич.
Налимов повернул обратно, спустился, недоверчиво вглядываясь в оживленные лица молодых ученых глядевших на него с детским восторгом.
И где они все прятались, подумал Налимов и поежился, чувствуя нарастающую обиду.
Лаборатория теперь была отнюдь не пустынна. Вся мебель, шкафчики вернулись на прежние места, и белый стол был тут же.
– Я не понимаю, – указал на мебель дрожащим пальцем, Налимов.
К стыду своему он никак не мог оправиться от шока.
– Фокус-покус! – хором прокричали ученые, и Налимову показалось, что вот сейчас они как первоклассники возьмутся за руки и поведут вокруг него хоровод.
– Но как? – вскричал Налимов и схватился за голову.
– С помощью зеркал! – торжественно сияя гордым взглядом, произнес Андрей Алексеевич.
– О, боже! – выдохнул Налимов и, не слушая путаных объяснений ученых, ринулся вверх по ступеням лестницы.
– Я спешу на обед! – вырвался он от них во двор школы, прыгнул за руль своей иномарки и дал газу.
Чтобы успокоить нервы, он, поставив машину возле дома, на место постоянной стоянки, отправился в рюмочную.
Его приятели, актеры драматического театра, усатый, долговязый в вязаной шапочке и толстый в очках, уже были тут.
Без слов подвинулись за круглым столом, уступая место еще и Налимову, взявшему свободный стул от соседнего столика. За столом сидел еще один человек, небритый, угрюмый и очень худой пьяница.
Налимов прислушался.
– Чем же ты питаешься? – ласково спрашивал усатый, подкладывая худому на тарелку кусочки нарезанной колбасы.
– Нахожу остатки овощей на опустевшем рынке, – вздохнул пьяница, – подбираю капустные листья, собираю закатившиеся под прилавки картофелины.
– А живешь на улице? – спросил долговязый и потрогал шапочку на голове.
– Живу в заброшенном доме, развожу огонь в печи и в котелке варю похлебку.
– Разреши тебе не поверить, – усомнился усатый, – разве в России есть заброшенные дома? Мне кажется, эти русские родную мать продадут в рабство лишь бы причередить себе ее кособокую хибарку.
– Погоди-ка, – сдернул очки, толстый, – почему ты говоришь: «эти русские»? Разве сам ты не русский?
– Я – цыган! – с вызовом ответил усатый и уставился на своих приятелей.
Долговязый раскрыл рот от удивления, но толстый не сдался:
– Как же ты можешь быть цыганом, если у тебя волосы русые и нос картошкой?
– Что же я, по-твоему, и цыганом не могу побыть? – обиделся усатый.
Толстый махнул рукой и посмотрел на пьяницу,
– Так что же там с заброшенными домами? – напомнил он ему.
– Бывают заброшенные дома, еще как бывают, – оживился пьяница, – особливо, на окраинах города, в старых районах, где алкашня живет да полоумные бабки. Бабки помирают, алкашня помирает, дома остаются ничейные!
Выразительно посмотрел он в недоверчивые лица собутыльников.
– Как же ты без денег живешь? – продолжал допытываться толстый.
– Деньги – зло, а кто придумал их, пускай жарится в аду! – горячо вскричал пьяница. – Я зарабатываю. С утра нанимаюсь к «черным» на рынке. Товары перетаскиваю, фуры с арбузами разгружаю. Руки после трясутся так, что меня принимают за перепившего ханыгу.
– Платят тебе? – осведомился усатый.
– А то, как же, каждый день фунфырик или пол-литра водки отпускают! – выпрямился пьянчужка.
– Стало быть, ты им дешево обходишься, наверное, рады тебе «черные» хозяева жизни? – горько усмехнулся усатый.
– Я – ценный для них, работник! – подтвердил пьяница, кивая.
– Да, – сказал усатый и заметил Налимова, – будем знакомы!
Протянул он руку через весь стол. Долговязый снял шапочку, а толстый сдернул очки.
– Так ведь мы знакомы, – заявил Налимов, в испуге глядя на приятелей, – вы – актеры нашего городского драматического театра.
– Ох уж, это бремя славы, – засмущался усатый.
Толстый надел очки, а долговязый шапочку.
– За театр! – торжественно предложил тост, усатый.
Актеры встали, пьяница поспешно подскочил, присоединяясь и Налимов, поставив купленную в баре, бутылку водки на стол, поднялся на ноги.
11
Налимов проверял почту трижды в день, утром, когда спускался с пятого этажа на улицу; днем, когда поднимался на обед и вечером, когда возвращался с работы. И хотя ему никто не писал, все мыслимые и не мыслимые корреспонденты давным-давно перешли на электронный вид общения, все равно, Налимов тщательно перелистывал ежедневные рекламные газетки, что ему подкладывали в почтовый ящик неутомимые распространители. И однажды, Валентин Михайлович раскрыв газету заметил, как немедленно оттуда выпал длинный конверт – письмо от дочери, покинувшей город вместе с мужем и устроившейся еще лет десять назад, в деревне. Названия поселения, где жила дочь, Налимов не смог вспомнить, также, как и почерк дочери, однако обратный адрес был указан на конверте.
Налимов прочитал письмо, стоя на лестничной площадке. Через несколько минут он осознал, что все еще стоит на площадке и ему плохо.
Какое-то время он сидел на ступенях. После поднялся в квартиру и лег на диван.
Однако, необходимо было действовать и Налимов сделав неимоверное усилие над собой, поднялся, оделся, вышел во двор, не отвечая на приветствия скамеечных старушек, направился к своему автомобилю.
По дороге, к деревне, откуда и пришло письмо, он вспомнил было, что кажется позабыл водительские права дома, но тут же отвлекся от столь мизерного вопроса и сосредоточился на дороге.