Пять из пяти
Шрифт:
Не веселее — быстрее. Ещё быстрее, чем прежде. Карлик терял кровь, её вытекло уже больше литра (ассистенты уже не бегали вокруг стола, аходили осторожно — намокшая от крови плёнка стала скользкой).
Карлик уж было затих… Конечно, он не перестал ощущуать боль, и не мог её подавить, и не мог оторвать её от себя, и не мог представить, что боли нет. Ему и не нужно было этого делать — боль была главным инструментом его игры, и её он дарил сейчас залу, дарил вместе с уродуемым телом своим.
Как же он играл! Игра его не покидала меня, она прилипла,
Как он играл! Лишь на нескольк секунд он затих (постанывал и колотил отчаянно выступающей из обрубка руки костью по неструганной доске стола).
Но затишье это оказалось временным, и я скоро понял, что Карлик умрёт не так скоро, как можно было бы предположить (и откуда столько сил нашлось в маленьком этом теле?) и пока он ведёт великолепную свою игру.
Ассистенты впятером навалились на Карлика (трое — на ноги, и двое — на грудь), а скультор приложил пилу к бёдрам Карлика — и продолжил.
Пила успела затупиться, полотно её гнулось. Мышцы на ногах были твёрдыми, плотными. Скульптор вспотел и начал терять темп. Один раз он даже остановился на секунду, чтобы стереть пот со лба.
А старший распорядитель подгонял его.
И именно тогда, в тот миг, когда скульптор разорвал липкими от крови зубьями пилы кожу на бёдрах Карлика — услышали мы самый громкий в тот вечер крик.
Кульминация!
Вот теперь и началась действительно гениальная игра.
Теперь уже аплодисменты гремели, не переставая. И смолкли лишь в те секунды, когда пила с визгом и хрустом стала перепиливать прочные бедренные кости.
Зрительный зал замер в восторге — долгий, из до предела выжатых лёгких исторгнутый вопль артиста взлетел под высокий, скрытый темнотою потолок, и сорвался вниз, потоком невероятного, лишь истинной агонией рождённого звука обрушившись на головы зрителей.
Зал замер. Белые пятна глаз застыли, словно схваченные хищным льдом поднимающейся на сцену смерти. Я понял, понял так ясно — зрители замерли, захваченные странным чувством, смесью восторга и страха.
Восторга — от актёрской игры. И страха от вида так близко, едва ли не самым их рядам прошедшей смерти.
"Вот зачем они здесь" подумал я. "Им нужно видеть… И чувствовать, непременно чувствовать холодок от чёрного плаща костлявой, видеть её или думать, что видел её. Видеть умирание, прошедшее на их глазах, слышать наши слова… Может, они хотят умереть с нами? Вот так, как сейчас, здесь, на сцене, на столе?"
Карлик затих. Он потерял сознание и не обрёл бы его уже вновь. Он ещё жил, но тело его закрылось, обессиленное болью, и мозг погружался невозвратно в сон.
Скульптор отделил ноги. Ассистенты отошли от стола — и кровавые обрезки затряслись, задёргались, будто ноги готовились отдельно от тела бежать.
От Карлика осталось только туловище и голова. И совсем уже
"Некого уже заменять" подумал я.
И снял наушники. Я знал, что скульптор увидит, заметит мой поступок, и бы абсолютно уверен, что подобной выходки он мне не простит.
Но меня охватила такая неодолимая апатия, тело омертвело, будто, сам того не ведая, делился я силами с умирающим Карликом (а я и впрямь не отказался бы дать ему немного сил, невеликих своих сил для рождения большей боли, но едва ли он согласился бы их у меня взять… к чему бы ему длить так вовремя закончившуюся игру?), так захотелось наплевать хоть на какое-нибудь правило, установленное в клубе, и так, в конце концов, надоели дурацкие команды всевидящего распорядителя, что не мог я более сдерживать себя.
"Пропади ты!.."
И ещё я подумал:
"Всё-таки он сыграл. Назло всем, всем завистникам, недоумкам, всем, кто сомневался в нём, всем, кто не верил в его талант, всем, кто считал его лишь материалом для тело-инсталляций — он сыграл! Не просто положил своё тело под пилу, не стал лишь куском живого теста на разделочной доске — он играл. Он переиграл всех, всех! Он был один на сцене, он сам пилил себя, он сам убивал себя — играл смерть! Боже мой, не получится, не получится у меня так…"
Наушники у меня коленях пискнули отрывисто, передавая неслышную уже для меня команду — и на сцене вновь началось какое-то движение.
Скульптор, отбросив пилу, вытер ладони о брюки и отошёл в сторону. Ассистенты подхватили умирающего (или умершего уже Карлика), стянули с него намокшие от крови плавки, окончательно обнажив холодеющее тело и, держа его на вытянутых руках, поднесли к краю сцены.
Голова Карлика болталась, раскачивалась на обмякшей и растянувшейся шее, подбородок упирался в грудь. Красные культи на месте рук и ног обвисли безжизненно и почти уже не кровоточили.
Мёртвый Карлик висел над бездной зала, он над тьмой его. И зрители затаили дыхание, заворожённые прекрасной этой картиной.
— Счастливчик! — выдохнул Повар.
— Он быстро… отошёл… — добавила Вероника.
А потом — аплодисменты. Грохочущим водопадом, оглушающим. Они длились долго, долго, нескончаемо долго.
Скульптор пару раз выходил на поклоны. Спустившиеся вниз со стальной паутины акробаты, взявшись за руки, приседали в потешных книсенах.
Аплодисменты потоком рушились на нас.
"Получилось!" кричал кто-то, стоявший за нашими спинами (я так и не решился обернуться и посмотреть на восторженного этого крикуна).
Прошло две минуты, три, пять…
А ассистенты скульптора всё стояли у края сцены и держали тело Карлика. Руки их изредка подрагивали, голова Карлика болталась, и казалось тогда, что и он тоже кланяется зрителям, так восторженно встретившим его игру…
Пепел Карлика
Всё так же не экономили воду. Капли падали в ржавую чашу раковины с громким стуком, отмеряя секунды моего одинокого теперь времени.