Пять минут прощания (сборник)
Шрифт:
«Надо же, – сказал Алеша Максимов сам себе. – А вот так вот!»
Сегодня он сам себе нравился. С ним это бывало очень редко. А она ему нравилась уже давно. Полгода, наверное. Он хотел себе вот такую жену. То есть именно ее, Тасю. Он, когда в первый раз ее увидел, захотел сразу сделать предложение, как в старину: букет цветов и будьте моей женой. Но это было бы глупо.
Поэтому он полгода ждал неизвестно чего.
А потом, робея и краснея, пригласил ее в театр. А после театра в кафе. Там был жутко переслащенный кофе. Он сказал: «Вот я бы выпил простого чаю». И, замирая от храбрости, прибавил: «У тебя дома найдется простой нормальный чай?»
Она сказала: «Да».Он вернулся в спальню. Она лежала на спине. Он подошел к кровати. Она приоткрыла
– Где ты ходишь? Иди сюда скорее…
Он кинулся на нее, обнял, она со смехом вырвалась:
– Подожди, а то я сейчас описаюсь.Потом они долго лежали и болтали. На потолке была лампа в виде стеклянного полушария на цепочках. Там были дохлые мухи. Алеше захотелось взять стремянку, залезть наверх, снять эту стекляшку. А чтобы Тася стояла внизу. И пошла бы вытряхивать мух. Он сказал:
– Тася, я хочу, чтобы мы все время были вместе.
Она раскинула руки и улыбнулась:
– А не боишься?
– А чего бояться? – спросил он.
– У меня первый муж умер. Второй муж погиб в авиакатастрофе. А еще один человек, ты его знал, кстати… насмерть разбился на машине.
Алеша немножко подумал, потом спросил:
– Это Вельчинский?
– Да, – сказала она.
– Ну и что? – сказал он.
– Я все время вдовею, – сказала она и засмеялась.
– Ерунда какая! – сказал Алеша. – Перестань.
Они обнялись. У него вдруг закололо сердце. Но он не подал виду. Через полминуты всё прошло. Они встали, позавтракали. Решили, что он придет в восемь, а она после работы забежит в мастерскую сделать вторые ключи.Вечером, уже засыпая, он вспомнил, что забыл пойти к Тасе.
социальный герой ВЫРАЖЕНИЕ РУК
У него были красивые руки. И сам он был хорош – мужественное, грубоватое, но умное лицо. Иногда жестокое, иногда задумчивое. Фигура тоже – рослый, широкоплечий. Таких актеров часто приглашают на роль социального героя – рабочего вожака, или карателя, перешедшего на сторону восставших, или преступника, в судьбе которого скрываются бездны несправедливости и горя, – ну, понятно, в общем.
Его снимали именно в таких ролях. Обычно это бывают герои второго плана, но зрители их запоминают.
Но главное, конечно, руки. Большие, сильные, выразительные – они вели за собой лицо и голос. Они перевоплощались, в них была судьба. Режиссеры снимали их крупным планом. Как он потирает руки с холода, или ворошит угольки в костре, или закуривает, или закрывает кулаками лицо – образ был готов.
Он готовился к роли своим особым методом. Если играл лидера забастовщиков – шел работать на старый завод, где ветхие корпуса и низкие заработки. Если крестьянского сына – уезжал на полгода в деревню, снимал комнату у какой-нибудь бабушки, а в уплату копал огород и чинил крышу. Если охранника в тюрьме – нанимался в СИЗО.
Достоверность получалась сама. Всякий раз другое лицо, другой голос, другие повадки, другие руки.
Конечно, семьи у него не было. Никакая женщина не могла вынести таких отлучек.
Однажды он собирался играть таежного охотника. Уехал в Сибирь. И перебил себе правую кисть волчьим капканом. Конечно, руку прооперировали, все срослось, хотя побаливало. Ну и что, он же не скрипач, в конце концов.
Но руки стали как не свои. Они больше не играли, не говорили. Ничего не выражали. Он так же закуривал, так же грел их над огнем, так же закрывал лицо кулаками – так, да не так.
Его перестали снимать.
У него была квартира и хорошая сумма в банке: не имея семьи, он почти не тратил свои гонорары. Надо было осмотреться, подумать.
Однажды на киностудии он встретил актрису из провинции, совсем девочку. Тонкая, тихая, с сияющими глазами. Как одинокая свеча в бедной деревенской церкви: ему сразу пришел на ум этот образ.
У нее тоже была неудача. Утвердили на роль, она уволилась из театра в своем городе, а тут все сорвалось.
Они стали жить вместе. Потом поженились. Потом она родила ребенка. Не от него. Но зато забрала себе его деньги и отсудила квартиру.
Такие, брат, дела.
Вот что рассказал мне пожилой, плохо пахнущий мужик, пока я
– Такие дела, – кивнул я.
– Полсотни-то дашь? – спросил он.
– Дам, – сказал я.
Он взял бумажку, вежливо стараясь не касаться моих пальцев своей крупной, красивой, грязной рукой.
– А сотню?
– Сотню не дам, – сказал я. – Да, а какие это фильмы были? Где ты играл?
– Неважно, – сказал он. – Давно это было.
Ну, неважно так неважно.
У меня был сборник Ахматовой «Бег времени» издания 1965 года. Небольшой, серый, почти квадратный, довольно толстый томик. В белой суперобложке со знаменитым рисунком Модильяни.
Одна моя хорошая знакомая попросила эту книгу почитать.
Это было году в семьдесят шестом, кажется. Примерно так.
Я, разумеется, дал.Через пару недель я прихожу к ней в гости. Шум, веселье, все знакомые милые люди. Посидели за столом, выпили-закусили, стали разбредаться по квартире.
Я вышел в коридор, уж не помню зачем.
Смотрю, дверь в хозяйкину комнату приоткрыта. Черт меня дернул заглянуть.
Там горит настольная лампа, а у книжного шкафа стоит один из гостей. Наш общий знакомый. Красивый седой мужчина. Немолодой, кстати, – лет на пятнадцать старше меня. А на полу, рядом с ним, стоит его портфель. Вижу, он перебирает книги. Снимает с полки, листает, ставит на место. Ну, мало ли.
Вдруг он берет эту самую книжку Ахматовой – я ее узнал по белой обложке – и кладет себе в портфель.Я отпрянул от двери.
Думаю – что делать? Сразу скандал поднимать? Кричать «вор»? Но он, насколько я знал, был большим другом хозяйки. А вдруг я что-то спутал в полутьме? Там же только настольная лампа горела.
Вернулся к столу, выпил.
Потом вижу – этот седой джентльмен пошел в сортир.
Выхожу в коридор. У вешалки его портфель. Озираюсь – никого нет. Открываю портфель – книжка там! Вынимаю, прячу ее под свитер, иду в хозяйкину комнату, ставлю на место. И прикрываю какой-то фотографией в рамочке. На всякий случай.А еще недели через две она мне эту книгу вернула.
То есть вроде бы хороший конец…
Папа уезжал на юг на гастроли.
Мама уезжала на юг на гастроли.
Папа и мама вдвоем уезжали на юг отдыхать.
С юга они присылали фрукты. В основном абрикосы.
И не только они. Весь юг посылал фрукты (в основном абрикосы) в среднюю полосу и на Север. Слали южные родственники, отпускники и командированные.
Посылочный ящик был с дырочками – чтоб фрукты не сопревали. И на фанерных боках надпись – «фруктовая!». Большие фиолетовые буквы. Часто – почерком отправителя. Папиным или маминым почерком то есть.
Почта имела указание – фруктовые посылки обрабатывать быстрее обыкновенных. Государство помогало гражданам. Потому что граждане помогали государству решать важную задачу снабжения населения свежими фруктами.Мы с бабушкой получали извещение, что пришла фруктовая посылка. Шли на почту. Дотаскивали ящик до дому.
Бабушка кухонным топориком поддевала крышку. О, этот тонкий скрип гвоздей, выдираемых из занозис
тых реек! Слегка переложенные стружкой, лежали медовые крупные абрикосы. Южный запах окатывал нашу темноватую комнату.
Бабушка перебирала абрикосы. Конечно, несмотря на дырки в фанере, некоторые абрикосы слегка подопревали. Были, как выражалась бабушка, «с бочком». С темным размягченным пятнышком.
Конечно, бабушка отбирала именно эти, чуть подпорченные абрикосы. Их надо было съесть в первую очередь – объясняла она. А то они совсем пропадут. А хорошие – на потом, на завтра.Но завтра оказывалось, что еще у пяти-шести абрикосов появлялся темный бочок. Мы ели их. А безупречные, желтые, чудесные плоды лежали в ящике до завтрашнего завтра. До того часа, когда самые слабые из них начнут подгнивать – и отправятся на стол. И вот так – пока весь ящик не съедим. Холодильника ведь не было.
Поесть чистых крепких абрикосов так и не удавалось.
Но все равно было очень вкусно.но есть покой и воля ПОСЛЕДНЯЯ ТРЕТЬ
– Нет, – сказала Татьяна Сергеевна.