Пять минут прощания (сборник)
Шрифт:
Но неважно. Я читал Мандельштама знакомым девочкам. Девочкам нравилось. Девочки перепечатывали для себя, выучивали наизусть. Мы читали Мандельштама по очереди, сидя на диване, глядя в окно, поверх крыш, туда, где солнце садится.
Девочкам нравились не только стихи, но и я.
Одна сказала мне шепотом:
– Какой ты прекрасный. Как я тебя люблю.
Я тут же обнял ее и стал прижиматься губами к ее щекам и ушам.
Она вывернулась:
– Ты что, ты что?
– Нет, это ты что? – сказал я. – Ты же сказала, что меня любишь?
– Конечно, – сказала она, отпихиваясь, – я тебя вот
И не она одна. У девочек была такая мода: «мой мальчик» и «мой друг». Я был другом. С которым можно читать стихи Мандельштама, ходить в музей и в консерваторию. Которому можно позвонить в полдесятого вечера и разговаривать до без четверти одиннадцать, пока мама веником не отгонит от телефона. А мальчик – красивенький, вертлявенький, модненький – с ним можно ходить в кафе, допоздна в гости, пока предки на даче, и целоваться. Целоваться до распухших губ и неприличных синяков на шее, из-за чего надевались свитерки с мягким высоким горлом, но я все равно замечал, и обижался, и «бросал», и у меня, представьте себе, просили прощения. За бестактность, да. Но все равно не целовались.
Но тщетно я пытался добиться поцелуев. Особенно если обнимался силой, или, сильно напоив портвейном, расстегивал кофточку и стаскивал лифчик. Эти мелкие позорные победы оборачивались поражением – со мной больше не читали Мандельштама. И уж конечно, не целовались.
Я понял: у меня был Мандельштам на закате, но не было поцелуев. А после настырных попыток залезть под юбку – не было ни Мандельштама, ни поцелуев.
И я понял еще: с кем целоваться – обязательно будет, раньше или позже, и скорее раньше, чем позже. Потому что это бывает у всех. А вот с кем читать Мандельштама – это редкий дар, у многих такого никогда не бывает, вообще, за всю жизнь.Но позвольте? – возникает вопрос. Почему обязательно «или – или»? А разве не бывает так, чтоб и Мандельштам, и целоваться? Бывает, конечно. Но не сразу. В глубокой зрелости.
лучшая новелла всех времен и народов ПРЕДСКАЗАНИЕ
И приспЂ осень, и помяну Олегъ конь свой, иже бЂ поставить кормити, не всЂдати на нь.
БЂ бо преже въпрошалъ волъхвовъ и кудесникъ:
– От чего ми есть умьрети?
И рече ему одинъ кудесникъ:
– Княже! Конь, егоже любиши и Ђздиши на немъ, от того ти умрети.
Олегъ же приимъ въ умЂ, си рече:
– Николи же всяду на конь, ни вижю его боле того. И повЂлЂ кормити и и не водити его к нему, и пребывъ нЂколко лЂтъ не дЂя его, дондеже и на грЂкы иде.
И пришедшю ему къ Киеву и пребысть 4 лЂта, на 5 лЂто помяну конь свой, от негоже бяху рекъли волъсви умрети Ольгови. И призва старЂйшину конюхомъ, ркя:
– Кде есть конь мой, егоже бЂхъ поставилъ кормити и блюсти его?
Онъ же рече:
– Умерлъ есть.
Олегъ же посмЂяся и укори кудесника, ркя:
– То ть неправо молвять волъсви, но все то лъжа есть: конь умерлъ, а я живъ.
И повелЂ осЂдлати конь:
– Да ть вижю кости его.И приЂха на мЂсто, идеже бяху лежаще кости его голы и лобъ голъ, и слЂзъ с коня, посмЂяся, ркя:
– От сего ли лъба смерть мнЂ взяти?
И въступи ногою на лобъ, и выникнучи змЂя и уклюну и́ в ногу.
И с того разболЂвся, умьре.что
Шестого февраля Олегу Данилову позвонила Таня Снегирева. Он ее не сразу узнал – очень давно не виделись, лет десять. Но когда узнал, обрадовался.
– О, привет! – сказал он. – Хорошо, что ты объявилась. Куда ты, кстати, тогда исчезла?
– Я уволилась, потому что забеременела, – легко сказала она. – Ты говорил, что детей у тебя все равно никогда не будет. Что ты не допустишь.
– Это смешно! – возмутился Олег.
Да, смешной случай – когда Олегу было лет двадцать, на платформе электрички цыганка сказала ему, что его убьет собственный ребенок. Олег спросил: «Мальчик или девочка?» «Позолоти ручку, скажу!» – цыганка вцепилась в его портфель. Он насилу выдрался. И потом всем рассказывал со смехом. Хотя ему все время снился вот такой сон: он чинит люстру, выковыривает из патрона цоколь лопнувшей лампочки. Входит женщина, во сне его жена. С годовалым ребенком на руках. Ребенок ладошкой хлопает по выключателю, и всё… Смешно, да. Однако жениться как-то не получалось. Хотя подруг было полно.
– А я родила девочку, – сказала Таня. – Потом она умерла.
– Когда? – спросил Олег.
– Позавчера, – сказала Таня. – Похороны завтра. Я такая спокойная, потому что она болела пять лет подряд. Морг сто второй больницы, девять утра.Олег поехал на такси, чтоб потом спокойно напиться. Взял с собой, во внутренний карман пальто сунул, большую плоскую бутылку коньяка. Он немного опоздал и никак не мог найти Таню; а когда нашел, гроб уже закрывали крышкой и ставили на тележку.
Он подошел к Тане, обнял ее за плечи.
Гроб тем временем втащили в автобус через заднюю дверцу.
– В церковь едем, да? – спросил он. – Отпевать?
– Зачем? – сказала Таня, глядя на него сухими глазами. – Бога нет.
– Можно я с вами? – спросил он.
– Да, – сказала она. – Но это в Апрелевке.
Он пошел к автобусу. Там сидели какие-то тетки и только один мужчина, худой, с острой бородкой. Наверное, Танин муж.Было очень холодно, как всегда зимой на кладбище.
– Гроб откроют? – спросил Олег у Тани.
– Нет, – сказала она.
Он сел на чужую ограду и смотрел, как кладбищенские мужики опускают гроб в могилу, кидают мерзлую землю, втыкают железный колышек с табличкой.
Все пошли к автобусу, который стоял недалеко.
Олег остался сидеть.
Таня обернулась, но он махнул ей рукой – иди, мол.
Посмотрел на табличку. Н.М. Шабырина, 2001–2011. Некрасивая фамилия. Отчество на «М». Значит, этот мужик ее удочерил. А как ее звали? Наташа? Надя? Нина?Стало еще холоднее. Он достал из кармана коньяк, отвинтил пробку, стал пить из горлышка. Легко пилось, как сладкая водичка. Стало тепло. Зашумело в голове. Он выпил еще. Посидел полчаса. Или дольше.
Встал. Поскользнулся, упал. Поднялся на колени, не смог встать.
– Кажется, я сломал ногу, – пробормотал Олег. – Ничего, ничего…
Повернулся на бок. Снег был мягкий. Нога почти не болела.
Ночью к нему подошла бродячая собака.
Понюхала и отошла.