Пятая труба; Тень власти

Бертрам Поль

21 января.

Сегодня утром я послал за молодым ван Стерком, чтобы глянуть на него. Он, по-видимому, на правильном пути, и я думаю, что окажу милость достойному человеку. Конечно, сначала нужно будет его испытать. Потом я отправился к его бывшей невесте. Я не знал эту Марту, и мне не хотелось поднимать в добром городе Гуде волнение на целую неделю ради девушки, от которой ван Стерк через несколько лет, быть может, будет рад-радёшенек отделаться. Любовь слепа, а она как-никак

дочь ван Гирта.

Меня встретила миловидная, хрупкая девушка, лет двадцати, с невинным выражением лица и то вспыхивавшим, то исчезавшим румянцем. Я видел, что она страдает. По её сложению видно было, что недолго она будет в состоянии бороться со своим горем. Но этого не должно быть. Было бы непростительным преступлением выдать её за ван Шюйтена, который не может быть привлекательным для молодой девушки, даже если она и не любит другого. Должно быть, жена ван Гирта была действительно хороша душевно и физически, ибо от отца Марта не могла наследовать ни красоты, ни хороших нравственных качеств.

25 января.

Сегодня я навестил Клару ван Стерк. Опять шёл я через лес, великолепный в своём уборе из снега и инея, раздумывая о словах проповедника. Может быть, и мне когда-нибудь дадут утешение его слова: в день исполнения Господь укажет каждому настоящее место.

По-прежнему я нашёл Клару ван Стерк сидящей у порога на солнышке. Но на этот раз её глаза блестели, и слёз в них не было. Она быстро поднялась, чтобы приветствовать меня. Я вошёл к ней в дом и провёл у неё некоторое время. Когда я собирался уходить, она, против моей воли, поцеловала мне руку и сказала:

— Не знаю, как и благодарить вас. Теперь я вполне умиротворена. Я чувствую теперь, что я прощена и что я могу умереть спокойно.

— Я уверен, что вы ещё доживёте до того времени, когда ваш сын будет счастлив.

— Как Господу Богу будет угодно.

Возвращаясь домой, я заметил, что не один я соблазнился хорошим солнечным днём. Вышло погулять много народу, между ними и донна Марион. Она раскраснелась от лёгкого мороза и была чрезвычайно красива. Я поздоровался с ней. Ван Гульст, вертевшийся около неё, демонстративно отстал, как это он всегда делал при моём приближении. Мы пошли вдвоём.

— Солнечный денёк соблазнил и вас, — сказал я. — Сегодня можно забыть, что у нас зима.

— В самом деле. Я очень рада, что сегодняшняя погода так хорошо на вас подействовала: ваши глаза так и блестят, а лицо — самое жизнерадостное!

Как, однако, она умеет читать на моём лице! Оно не выдаёт моих секретов никому, кроме неё.

— Я сейчас был у одного человека, которому удалось водворить мир в душе своей. Это вещь редкая, я никогда не думал, что мне придётся увидеть что-нибудь подобное.

— Я думаю, что все люди, имеющие чистые чувства, перед кончиной достигнут такого же настроения, — промолвила она. — Было бы ужасно умереть с мучительным вопросом на губах…

Я взглянул на

неё и промолвил:

— Вы принадлежите к верующим, донна Марион.

— Да, и я убеждена, что для каждого из нас наступит мир.

Однако в её взгляде, которым она окинула снежный, заволакивавшийся вечерней темнотой пейзаж, ясно промелькнуло какое-то страдание.

10 марта.

Умер дон Луис де Реквезенс. На его место назначен его помощник. Хотя он был только тенью герцога, но его смерть даст о себе знать. Всё было сосредоточено в его руках, и нелегко будет заменить его кем-нибудь другим. Он умер 5 марта и сам назвал своего преемника. Если мои сведения верны, высшее начальствование над войсками будет возложено на графа Мансфельдта. Испанские генералы отказались от такого предложения. Выйдет большое замешательство, если в Мадриде не примут быстрых мер. Но этого нельзя ожидать от короля Филиппа.

Гражданские власти получили теперь доступ в верховный совет, и это тоже приведёт к волнениям. Нехорошо было до сих пор, когда они не смели сказать без разрешения герцога ни слова. Но теперь будет ещё хуже. Для Голландии может сразу наступить весна, если здесь сумеют учесть все обстоятельства. Принц-то, конечно, это сделает. Но сумеют ли другие? Они слишком любят сидеть дома и полагаться на Господа Бога, который за них должен всё устроить. Вера — дело великое, и я желал бы, чтобы у меня её было побольше, но кое-что мы и сами должны делать.

25 марта.

Сегодня утром, часов в пять, раздался стук в мою дверь. Вошёл ван Стерк. Сапоги его до колен были покрыты грязью.

— Извините, ваше превосходительство, но по дороге в направлении к северу движутся значительные неприятельские силы. Я заметил их ещё часа в два. Я скакал во всю прыть и, судя по тому, как они движутся, должно быть, опередил их часа на два.

— У вас есть какие-нибудь сведения об их численности?

— Было ещё очень темно, ваше превосходительство, и я не мог их сосчитать. Но они ехали мимо меня минут с десять. Это была частью кавалерия, частью пехотные солдаты, посаженные на лошадей. Кажется, это единственный отряд. Во всяком случае, если за ним явится другой, то мои люди, которых я оставил для наблюдения, своевременно дадут сюда знать.

В своём донесении он не упустил ничего из виду. Я поставил его с несколькими верховыми для наблюдения на юге и приказал ему уведомить меня, если с этой стороны неприятель произведёт какое-либо движение. Амстердам сильно желал присоединиться к штабам, и я боялся, как бы испанцы не прослышали об этом и не попробовали вломиться в город силой. Мои предположения, как оказалось, были правильны.

— Благодарю вас, — сказал я ван Стерку. — Идите и передайте начальнику гвардии, чтобы он сейчас же собрал весь гарнизон — всех конных и пеших. Через час мы выступаем.