Пятая труба; Тень власти
Шрифт:
Это меня заинтересовало. Дойдя до соседней комнаты, я очутился перед небольшой, но плотной кучкой. Все стояли спиной ко мне. Пока они, смеясь и крича, протискивались вперёд и отходили, мне удалось заметить донну Марион, которая стояла в самой середине. Здесь же был и барон ван Гульст. Он случайно повернулся и посторонился, пропуская меня. Я прошёл вперёд и в это время услышал голос фру Терборг, которая кричала:
— Чего вы испугались, барон ван Гульст? Неужели ваш пыл прошёл так скоро?
— Я испугался прибытия господина губернатора, — ответил
— А, господин губернатор! Он явился как раз вовремя. Вот твой спаситель, Марион!
В эту минуту я был уже в центре группы. Передо мной стояла донна Марион. Какой-то молодой человек, которого я, кажется, не встречал раньше, держал её за руку, а она старалась оттолкнуть его от себя другой, свободной рукой. Она улыбалась, а вместе с тем лицо её выражало и неудовольствие.
— Идите и предъявите ваши права, — кричала фру Терборг.
— Попрошу вас прежде всего осведомить меня об этих правах. Признаюсь, я ничего пока не понимаю.
— Мы сейчас просветим вас. Этот молодой человек — Бийс. Он был со своим отцом в Англии и привёз оттуда чрезвычайно милый обычай. В канун Рождества там на потолке вешается ветка омелы, как это сделано и здесь.
Я взглянул вверх и увидел, что над головой донны Марион висит ветка, которую я сначала не заметил. Я начинал понимать, в чём дело, хотя и не вполне: какое отношение имеет рождественский обычай к первому июля?
— Кавалер, который поймает даму под этой веткой, имеет право её поцеловать, — продолжала фру Терборг. — Это очень хороший обычай, не правда ли? Я и раньше слыхала о нём. Бийс утверждает, что этот обычай действует и первого июля, и мы решили его ввести. Все дамы согласились в уверенности, что их никто не поймает. Но Марион была поймана дважды — сначала бароном ван Гульстом, хотя она и отрицает это, а потом Бийсом, чему мы все были свидетелями. Для неё только одно спасение: если в этот момент появится местный верховный правитель, то поймавший даму кавалер должен уступить своё право ему, если он этого потребует.
— Относительно верховного правителя мне ничего не известно, — запротестовал Бийс, глядя на нас с изумлением.
— А я слышала и знаю, что это так. Нам тоже ничего не известно о том, чтобы этот обычай соблюдался и первого июля, однако мы вам верим.
Все рассмеялись. При виде растерянного лица Бийса не мог удержаться от улыбки и я. Он неглуп, но фру Терборг умнее его. Она, очевидно, сообразила, что это может рассердить меня, и с большой находчивостью вышла из затруднительного положения. Она положительно неглупая женщина. Жаль, что её воспитание не соответствует её талантам.
— Предъявляйте ваше право! — кричала она.
Я готов был повиноваться ей. Что я мог сделать? Иначе нельзя было поступить, не оскорбляя донну Марион. Вдруг сзади меня чей-то голос произнёс:
— В Голландии нет больше верховного правителя, Я круто повернулся.
— Да, здесь больше нет его, — сказал я, — ибо король Филипп действительно был низложен штатами. Но фру Терборг сказала „местный верховный правитель“. Если здесь найдётся
Все молчали. Бийс выпустил руку донны Марион и отошёл от неё. Я приблизился к ней и слегка поцеловал её в губы. Она покорилась этому без сопротивления, но это был самый холодный поцелуй, который я когда-либо получал от женщины.
— Вы имеете право на второй поцелуй за барона ван Тульста, — безжалостно продолжала фру Терборг.
Донна Марион покорилась и на этот раз. Но в глазах её мелькнуло выражение страдания. Мне было страшно досадно за неё, но что я мог сделать? Если фру Терборг воображает, что этим она ускоряет моё сватовство, то она глубоко ошибается.
15 июля.
Болезнь на окраинах города продолжает распространяться. Не помню, упоминал ли я об этом раньше. Кажется, её занесли сюда итальянские купцы, из которых двое здесь умерли. Но дело не в том, отчего она началась. Эта часть города населена бедным людом. Немудрено, что с наступлением летней жары болезнь стала развиваться. Она распространилась теперь и на соседние кварталы, вызывая панику у населения. Болезнь эта — вроде лихорадки, очень прилипчива и чрезвычайно капризна: в одной и той же семье одни заболевают ею, другие нет. Доктора, видимо, не знают, как лечить её, и эпидемия приобретает огромные размеры. Вчера умерло более ста человек. Только немногие из заболевших остаются в живых.
Урожай в нынешнем году был плох, отчего бедность усилилась. Многие лежат больные в своих жалких домишках без всякого ухода и присмотра. Другие, у которых заболели мужья или отцы, гибнут с голоду. Начинают уже жалеть о том, что нет больше францисканцев. Они не очень-то хорошо вели себя здесь и в общем больше служили инквизиции, чем больным. Но в таких случаях между ними всегда находились энтузиасты, которые во имя любви к Богу готовы были идти куда угодно. А в данную минуту нам как раз недостаёт людей, которые могли бы ухаживать среди этой нищеты.
В старину бедные получали в таких случаях у монастырских ворот похлёбку. Хотя эта похлёбка и не была особенно вкусной, и, насколько я помню, в Севилье раз произошёл даже мятеж из-за того, что похлёбка оказалась чересчур отвратительной, однако с ней было всё-таки лучше, чем без неё. Конечно, богатые горожане делают кое-что и сделают ещё более, но они не торопятся, как всегда, а смерть не ждёт.
Некоторые из улиц в этой части города лежат слишком низко и заливаются водой во время половодья. Необходимо сделать более высокую насыпь, но я не могу добиться от городского совета, чтобы он отпустил на это деньги. Они сделают это тогда, когда перемрёт довольно много народу. Я уже сделал, что мог, но я сам небогат, хотя об этом никто и не догадывается. Из состояния моей жены я не тронул ни гроша, из своего собственного я уплатил всё до последнего талера людям барона Виллингера, когда они выручали меня из Гертруденберга.