Пятая труба; Тень власти
Шрифт:
Чтобы помочь жителям вверенного мне города, я недавно заложил ожерелье моей матери у некоего Исаака Мардохея, богатого амстердамского еврея, и сегодня я получил деньги. К несчастью, деньги небольшие — менее десятой части того, что стоит ожерелье. Еврей остаётся евреем, и нельзя рассчитывать, что он будет руководствоваться филантропией, когда он обделывает свой гешефт.
Сегодня после обеда я отправился раздавать деньги. Некоторым они были уже не нужны, но было много и таких, которые сильно в них нуждались. Мне говорили о двух детях, родители которых сегодня умерли и которые остались нищими. Я пошёл к указанному мне дому и постучал. Через минуту
— Вы здесь! — вскричал я в ужасе.
— Да почему же мне не быть здесь? А разве вы сами не здесь?
— Но это мой долг — быть здесь. Я отвечаю за благосостояние города. Я должен каждый день в битвах рисковать своей жизнью, и умрёт ли мужчина от удара мечом или от лихорадки, это в конце концов безразлично.
— А разве есть какая-нибудь разница в том, умрёт ли женщина от лихорадки или от какой-либо другой причины?
— Есть, донна Марион, ибо вы не должны умирать. Я не хочу этого. Идите сейчас же домой. Ваше присутствие здесь уже не нужно. Я устрою так, что о детях будут заботиться. Родители их умерли.
— Я знаю это, так как именно я ухаживала за ними в последние часы их жизни. К несчастью, я явилась слишком поздно: я была занята с другими. Сначала я надеялась спасти одного из них, но горячка редко кого милует.
— Боже мой! — в ужасе закричал я. — Как вы бледны, какие у вас круги под глазами! Это не должно более повторяться.
— Я уже несколько недель помогаю, где могу. Несколько раз — не очень, впрочем, часто — мне удавалось сохранить жизнь. Но я буду стараться: может быть, мне удастся сделать больше.
— Вы не будете больше этого делать, ибо я вам этого не позволю, — печально сказал я.
— Каким же образом вы можете мне воспрепятствовать, дон Хаим? — спокойно спросила она, как будто мои слова были пустяком, который может уничтожить женское слово или прихоть.
— Сейчас я отведу вас домой, а вечером вокруг кварталов, заражённых болезнью, будет поставлена цепь солдат. Без моего разрешения туда не проникнет никто. Пока ещё я хозяин в Гуде.
— Конечно, дон Хаим. И если вы употребите силу, то мне ничего не останется, как повиноваться. Но однажды вы просили меня сказать вам прямо, когда я в душе буду порицать вас. Если вы собираетесь принуждать меня сидеть сложа руки, когда во мне так нуждаются, то, значит, этот момент настал. Я знаю ход этой болезни, и меня здесь никто не может заменить. Если-бы другие женщины и захотели это делать, то они не имеют на это права — они жёны и дочери. Вы как-то сказали, что вы немногим нужны. Но ещё более немногим нужна я. Я спокойно перехожу от одного больного к другому, вкладывая в это всю душу и не боясь смерти. Почему же вы не хотите оставить меня в покое?
— Я отвечу вам, но не здесь. Я сейчас распоряжусь насчёт детей, а затем отведу вас домой.
Совершенно бессознательно я заговорил с ней повелительным тоном. Она не отвечала и приготовилась молча повиноваться.
Я смотрел на неё, пока мы шли по улице. Её прекрасное лицо поблекло, а в глазах было выражение какой-то грусти, которое тронуло меня до глубины души. Так не должно больше продолжаться.
Мы шли молча по этим узким, вонючим переулкам» пока не вышли на улицу через канал, пересекающий эту часть города. Здесь была набережная, но всё было тихо и безлюдно. Большинство рабочих были больны или умерли, и сношения с внешним миром прекратились. Никто не хотел заглядывать сюда больше. Ящики
— Теперь я объясню вам, почему я не хотел, чтобы вы приходили сюда, — сказал я, остановившись. — Потому что вы можете умереть, а я не вынесу этой потери. Вы сказали, что вы нужны немногим — я не знаю, скольким именно; но разве вам не приходило в голову, что есть по крайней мере один человек, для которого вы стали всем и который не может жить без вас? Должен ли я ещё объяснять вам, что я люблю вас?
— Вы сами себя обманываете, — холодно отвечала она, глядя не на меня, а на воду за мной. — Вы не любите меня, да вы и не спрашивали никогда, люблю ли я вас.
— Не спрашивал. Хорошо. Я спрашиваю вас об этом теперь. Не думаю, чтобы вы стали отрицать это: ваши глаза выдают вас. Да и поступки тоже. Я люблю вас искренно, как только мужчина может любить женщину, и если даже сейчас вы скажете, что вполне равнодушны ко мне, всё равно вам не поверю.
— Если мои глаза выдают мои мысли, тем хуже для меня, и я должна примириться с моими поступками: их теперь уже не поправишь. Но я вольна подарить или отнять свою любовь. И опять скажу вам — вы не любите меня, а для того, чтобы принимать милостыню, я слишком горда. Иначе вы перестали бы меня уважать. Ваша любовь к Изабелле, от которой вы преждевременно поседели, не даёт возможности возникнуть так скоро другому чувству равной силы, а если это так, как вы говорите, то это было бы чудом. Но в наши времена чудес не бывает.
Всё это она проговорила страстно и гордо. На мгновение её глаза впились было в мои, но теперь она опять глядела на канал и на дома за ним.
— А может быть, они и бывают, — возразил я. — Несмотря ни на что, в моём сердце достаточно места для новой любви, к которой уже не примешивается горечь моего первого чувства. Позвольте мне напомнить вам слова проповедника, которые вы сами когда-то мне приводили: «Страшны пути Господни и непонятны, и Он проносится над землёй, как буря, разрушающая в одном месте и оплодотворяющая в другом».
— Вам не удастся убедить меня, — возразила она каким-то странным, жёстким голосом. — Я просила бы вас оставить меня сейчас в покое. Если вы не дадите мне возможности помогать этим бедным людям, то я уеду из Гуды. Я не стану отрицать того, что я напрасно стала бы скрывать. Но после этого я буду краснеть от стыда при всякой встрече с вами. Должен же быть предел всему, даже самозабвению. Мне давно хотелось побывать на могиле моей матери в Гертруденберге, и я думаю отправиться туда на несколько дней, а затем перееду в другой город.
— Я не пущу вас! — вскричал я в отчаянии.
— Вы желаете второй раз жениться силой? — спросила она, глядя мне прямо в лицо.
Это было жестоко, и я замолк. Прежде чем я собрался с мыслями, она тихонько повернулась и пошла от меня, оставив меня стоять в тени большого дерева.
Она заставила меня сильно страдать, но я знаю, что ей пришлось вытерпеть ещё больше.
Я смотрел, как она, высокая и стройная, удаляется от меня твёрдыми, лёгкими шагами. Яркий луч украдкой пробивался сквозь листья деревьев, и её платье пестрело золотыми пятнами. Я видел, как она вышла на свет и затем скрылась в темноте улицы, как будто навсегда покинула.