Пятьсот веселый
Шрифт:
— Куда же смотаться-то? — задумался Арвид. — О-о! Вспомнил. За цистернами вагончик, где мылся, там меня никто не застукает!
— Хлеба возьми и карасей, — напомнил приятелю Генка.
— Одного карася я уже съел, — смущенно признался Арвид.
— Возьми второго, я не хочу. — Генка, подавленный и опустошенный, махнул рукой и пошел к другому брусу, чтобы не видеть Марину и Матвея, идущих к вокзалу.
— Гена, — услышал он тихий голос Лены. — Не сердись, пожалуйста…
Твердый комок в груди Генки немножко смягчился.
— Не
Она стояла рядом, совсем маленькая, трогательная и незащищенная, и Генка увидел, как вспухли ее губы, как грустно глядят огромные глаза. Этого было достаточно, чтобы переполнить нежностью жаждущее любви сердце Генки.
И теперь уже никто не мог помешать ему прошептать:
— Я тебя люблю…
Он прошептал эти слова и обиделся на них: какие они блеклые, разве они могут выразить все, что творилось в его душе! Встретившиеся руки были умнее, одухотвореннее всяких слов…
А пятьсот веселый понял их, он рванулся вперед, чтобы умчать Генку и Лену от грустной станции, которая отняла у них трех хороших попутчиков.
— …Как хорошо, что ты будешь студентом!
— Еще неизвестно. А вдруг не примут?
— Тебя? Обязательно примут! Завидую студентам! Они всегда веселые, самоуверенные. Посмотришь на них и думаешь, что из жизни, как из книги, вырваны самые лучшие, самые интересные страницы. Обидно…
— И ты можешь стать студенткой! — великодушно воскликнул Генка, для которого в этот момент не существовало никаких преград. — И обязательно станешь! Приедешь ко мне… Мы будем учиться и работать. Ведь многие так живут. А разве мы хуже?
— Нет, Гена. Для студентки я уже старая. Иногда мне кажется, что я прожила целую сотню лет.
Но Генка не слушал эту чепуху. Он убеждал Лену, что их будущее прекрасно, и говорил так горячо, так искренне, что она уже не прерывала его, с мечтательной улыбкой слушая такие милые, такие глупые, такие упоительные слова…
Они не замечали времени и удивились, увидев перед собой Ивана Капитоновича. Лесоруб положил свою огромную руку на плечо Генки и ласково прогудел:
— Ко сну пора, так скать, ребятки. Двери, пожалуй, надо прикрыть. А то дождь-гроза надвигается. Во всю, это самое, полоскать будет. Как бы наш Арвид там не продрог…
И правда, пятьсот веселый неудержимо мчался к горизонту, откуда мрачновато надвигалась тяжелая черная туча.
Генка с трудом отпустил Леночкину руку. Неужели нужно расставаться — это казалось несправедливым и жестоким. Расстаться до самого утра — это невыносимо!
Когда Генка взобрался на полку, в окошечко уже били первые крупные капли дождя, которого жаждала иссушенная зноем Сибирь.
Смолкли разговоры внизу. Уже слышались богатырский храп Ивана Капитоновича и хрипловатое беспокойное дыхание Николая.
Дождь яростно барабанил по крыше вагона, несущегося во мраке. И вдруг Генка почувствовал легкое прикосновение.
— Тише, — прошелестел голос Лены. — Ради бога, тише…
Ожесточенно сверкнула молния, и Генка с восторгом увидел
— …Ты как будто прощаешься со мной. Я никуда тебя не отпущу.
— У тебя будет другая девушка.
— Не надо мне никого-никого!
— А я исчезну…
— И я с тобой.
— Не говори глупостей. Тебе надо в институт. А мне — в прежнюю жизнь…
— Замолчи! Мы все равно будем вместе! Я напишу тебе сразу, как приеду. До востребования… Слышишь?
— Да… Поцелуй меня. Еще… Креп-че…
А пятьсот веселый с лязгом и грохотом летел в дождливом мраке, подгоняемый ударами грома и синим блеском молний.
— …Мне пора. Ой, уже светает.
— Не уходи!
— Ах, Генка, Геночка. Милый ты парень… Прощай! — Лена вырвала свою крепкую мальчишескую руку из его рук и неслышным гибким движением скользнула вниз.
А Генка еще долго лежал с открытыми глазами, переполненный счастьем, пока пятьсот веселый не убаюкал его стуком колес, который становился все ритмичнее, мягче, неслышнее…
— Разоспался, отличник! Подъем! — резкий голос Арвида заставил Генку открыть глаза. — Подъем! Уже Свердловск!
Генка тряхнул головой, чтобы проснуться окончательно, и все, что произошло ночью, вновь властно овладело им.
Поезд стоял на большой станции. Хотя его приняли не на первый путь, других составов между перроном и пятьсот веселым не было, и взгляду открывалось внушительное темное здание Свердловского вокзала.
Генка быстренько спрыгнул вниз, предвкушая счастье встречи с Леночкой, но ее не было в вагоне. В углу по-прежнему стояли носилки. Нос больного заострился еще сильнее, а щеки облепила серая щетина.
Старушка вдруг воскликнула, всплеснув руками:
— Удрала ведь девка-то! Ах ты, господи, прости! Бросила отца родного!
Генка метнул взгляд в угол, не увидел чемоданчика Лены и похолодел. Так вот почему она прощалась с ним! Что же она натворила!
— Упорхнула птичка! — закричал Арвид. Он, видимо, только что вернулся в вагон, проведя ночь в своем укрытии.
— Молчи! — оборвал его Генка. — Кривляка несчастный!
Генка срывал зло на Арвиде. Зло, недоумение и растерянность. Но он не хотел верить случившемуся, подошел к двери и жадно высматривал знакомую легкую фигурку. Может, побежала на вокзал и сейчас вернется? Но почему с чемоданом?..
— Как же быть, это самое? — Лесоруб, уже совсем готовый покинуть вагон, теперь топтался на месте, не зная, что делать с бедой, какую совсем не ждали. — Куда его-то девать? — кивнул он на больного.
— Снять надо, — просипел Николай. — Да побыстрей. Долго здесь не простоим — даже паровоз не отцепляют.
Как бы в подтверждение этих слов поезд дернулся, протащился вперед несколько метров и опять остановился.
— У-у! Нехристи! Души в вас нет, — вдруг вскинулась старушка. — Снимайте носилки, я с ним останусь. Устрою в больницу. Ах вы, нехристи окаянные!