Пятьсот веселый
Шрифт:
— Не ругайся, бабка, — виновато сказал Николай и облизнул морщинистые губы. — Снимем счас, снимем. Мы не виноватые. Каждый своим путем едет. Я сам, к примеру, дома уже сто лет не был.
— Берись, так скать, Гена, — Иван Капитонович поставил свой чемодан-сундук на землю. — Берись, пока Поликановна, туды-сюды, соглашается. Я снизу приму. Арвик, подсоби-ка.
Генка с Николаем подняли носилки. И Генка увидел, что из глаз больного ползут на виски слезы — отец Лены понял все.
Иван Капитонович
Старушка собрала вещи, перекрестилась, потуже затянула шаль и сползла вниз — слезла сама, отбросив руку, протянутую Арвидом. Каждое движение она делала демонстративно, с таким видом, будто все пассажиры остались перед ней в долгу, который им никогда ничем не отплатить.
— Ну, я пойду к Михаилу свому, — Иван Капитонович смущенно пощипал кустистые пучки бровей. — Всего вам желаю. И тебе, Никола, и тебе, Арвик, это самое. А тебе особливо, Гена, потому как все время ты душу мне тревожил. Похож ты на мово Мишку, здорово похож, аж сердце щиплет. Вот она какая штука. Прощай, сынок.
— До свидания, Иван Капитонович. — Генка достал из кармана «беломорину» и закурил, чтобы не расчувствоваться.
— Иди, иди, Иван, — проскрипела старушка, подсеменив к лесорубу. — Иди с богом. У тебя самого горя хоть отбавляй. С богом иди. — И она перекрестила лесоруба.
Иван Капитонович вздохнул, взял свой сундук и, не оглядываясь, пошел вместе с пассажирами только что прибывшего дачного поезда к подземному переходу, большой, широкий и напряженный. Говорливая шумная толпа дачников охватила лесоруба со всех сторон, и он скоро исчез из виду.
А Генка все еще надеялся, что Лена вернется. Но мимо проходили только дачники, загорелые, одетые с приятной небрежностью. Они чуточку задерживались у носилок, бросали взгляд на восковое отрешенное лицо больного.
И тут пятьсот веселый медленно пополз вперед. Генка заскочил в вагон. Сначала он смотрел на скорбное лицо старушки, но потом по счастливой случайности посмотрел на толпу, текущую в одном направлении с пятьсот веселым, и заметил в этом ровном движении какое-то завихрение. Неужели?! Глаза Генки ввинтились в людскую массу. И — о счастье! — он увидел Лену, она тщетно пыталась пробиться к уходящему поезду.
— Лена! — диким голосом закричал Генка. — Лена! Носилки там, там!
Показывая рукой в хвост поезда, Генка так высунулся за брус, что едва не вывалился из вагона. Лена услышала его, повернула запрокинутую вверх голову, и он только несколько мгновений видел ее заплаканное, напряженное и жалкое лицо.
А пятьсот веселый катился все быстрее и быстрее.
— Что кричишь? — Арвид, конечно, не видел Лену. — Она уже давно по Свердловску гуляет.
— Дурачина ты, она вернулась! — ликующе крикнул Генка.
— Вернулась?
Только после этих отрезвляющих слов Генка понял, что уже никогда не увидит Лену. Никогда! И никогда не повторится та ночь, такая пронзительно прекрасная… Генка попытался успокоить себя: его письмо найдет Лену, они будут переписываться и обязательно встретятся. Он верил в это, хотел верить. Но колеса железно и неотвратимо выстукивали: «Ни-ког-да, ни-ког-да…»
— Что, Генка, нос к самому низу опустил? — Николай подошел к брусу. — Любовь твоя сбежала? Плюнь, паря! Да таких баб у тебя тыща будет!
Генка ничего не ответил.
А пятьсот веселый все прибавлял скорость и долго-долго мчался во весь опор, как будто за Уралом уже чувствовалась притягательная сила Москвы.
…На следующий день все еще грустный Генка стоял рядом с Арвидом у бруса и смотрел на проплывающие желтые поля, где шла страда. Колхозники вручную вязали снопы. Видно, комбайнов здесь не хватало. Но день был солнечный, радостный, спело золотились нивы, и крестьянский труд издалека казался празднично красивым и приятным.
Пятьсот веселый остановился на маленьком разъезде.
— Слушай, Генка, а почему в наш вагон никто не садится? — спросил Арвид.
— Не знаю, — отозвался Генка, уловив в воздухе запах только что скошенных хлебов. — И пусть не садятся. Нам спокойнее.
— А может, наш пятьсот веселый — это последний пассажирский товарняк? — предположил Арвид. — Тогда мы последние пассажиры пятьсот веселого.
Предположение Арвида было, пожалуй, слишком оптимистично, но оно понравилось Генке.
— Может быть, — согласился он, отметив про себя, что слова Арвида прозвучали так же красиво, как «последний из могикан». — И слава аллаху, что мы последние. Ну что хорошего в этом паршивом товарняке!
Сказал это Генка, и ему стало стыдно. В товарняках действительно не было ничего хорошего, но Генка подумал о своем пятьсот веселом, о людях, которых он узнал здесь, и понял, что уже никогда не забудет это нелепое вымирающее чудовище и будет вспоминать о нем с грустной нежностью.
На свободный путь не очень быстро заходил пассажирский поезд.
— Обгоняет, паразит! — в крике Арвида звучала обычная его неприязнь ко всем поездам, обгонявшим пятьсот веселый.
«Новосибирск — Москва», — прочитал Генка на одном из пассажирских вагонов и вдруг вздрогнул от крика:
— Гена! Арвид! Милые!.. Марина! Неужели?
— Ах вы, елочки зеленые!
— Привет, черти полосатые!
Ну конечно, это были они, бывшие пассажиры пятьсот веселого! Марина, Владимир Астахов и Матвей стояли на высокой площадке у открытой двери, кричали, махали руками.