Пылающий мир
Шрифт:
— Всё хорошо, — говорит она. — Всё будет хорошо.
Чёрный Галстук достаёт пару кабельных ножниц. Он кладёт их на колени Джули и пытается разжать её кулак, чтобы положить пальцы ровно на подлокотник стула.
— Нет, — говорю я. — Нет. Нет. Джули, я не могу…
— Р, послушай меня, — её голос начинает дрожать. — Я не собираюсь им помогать. Это мой выбор, так что не важно, что они сделают со мной…
Она бросает взгляд на свою руку — Чёрному Галстуку удаётся распрямить её пальцы и он берёт ножницы. Она снова смотрит на меня огромными перепуганными глазами.
— Не важно, что
Она визжит. Кончик безымянного пальца с жёлтым лаком на ногте падает вниз, катится по грязному полу и исчезает под шкафом.
Мой разум превращается в топку беспорядочного ужаса.
— Стой! — кричу я Жёлтому Галстуку. — Я сделаю это! Что бы вы от меня не хотели, я это сделаю!
— Р! — свирепо рявкает Джули. — Ты не сдашься из-за меня! Это мой выбор, и, чёрт подери, я сама его сделала!
Чёрный Галстук переставляет ножницы выше, к основанию её пальца.
— Ты не обязан всегда меня защищать, — её голос внезапно становится мягким, и ей даже как-то удаётся выдавить улыбку. — Я люблю тебя не поэтому.
Раздаётся тихий звук, будто трескается свежая морковь.
Кровь на рубашке Чёрного Галстука похожа на одну из картин Джули. Она стесняется своих работ, а ту просто презирает, как она говорит: «Глупая попытка быть Джексоном Поллоком [2] ». Но мне всё равно, что это подражание, потому что я ценю форму, яркие цвета, страсть в бешеных мазках её кисти…
2
Джексон Поллок — американский художник-абстракционист
Я ломаю передние ножки своего стула, делаю выпад в сторону Чёрного Галстука, роняю его на пол и бью головой снова и снова. Ломаю ему нос, дроблю глазницу… Я собираюсь продолжать, пока не переломаю ему всё, пока наши головы не смешаются в единую массу фрагментов костей и тканей…
Он тычет в основание моего черепа проводом под напряжением, и теперь я её чувствую. Настоящую боль, которая рвётся из глубин моего мозга, трещит в глазах и зубах. Я падаю со своего балкона на грязную улицу, местные жители обступают меня с битами, ножами и кулаками наготове и шипят: «Добро пожаловать, чужеземец. Это всё, на что ты надеялся?»
Я вижу над собой Джули. Я корчусь на полу, а мне на лицо, как тропический дождь, падают тёплые капли её крови. За её агонией я вижу печаль. Я вижу горе. Я вижу, как наша хрупкая маленькая мечта исчезает в темноте.
Глава 15
В БРЕДУ я вижу проплывающие мимо меня лица. Я вижу пичменов — их ухмылки исчезли, выражения лиц стали вялыми, они общаются друг с другом короткими жестами и редкими фразами. Я вижу Джули — её утаскивает мужчина в бежевой куртке. Я кричу и отчаянно пытаюсь найти своё тело в удушающей темноте. Мне удаётся пошевелить конечностями и издать слабый стон. Мужчина в бежевой куртке оборачивается. В конце размытого туннеля я вижу лицо старого знакомого.
У Перри взволнованный взгляд. Он кивает головой, словно хочет сказать: «Не
* * *
— Слышишь меня… посмотри наверх…
Мягкий призрачный голос, который не идеально попадает в ноты, но имеет богатый тембр.
— Облака плывут выше… окно открыто… пора отрастить пару крыльев…
Знакомый мотив. Слова знакомы вдвойне. Кадры из фильма переплетаются с мелодией из памяти. Девушка в поле. За несколько миль от неё к ней бежит мужчина.
— Посмотри наверх… посмотри…
Я открываю глаза. Джули смотрит на меня сверху вниз и улыбается. Моя голова покоится у неё на коленях, и Джули гладит меня по волосам правой рукой. Левая, обёрнутая в окровавленную марлю, безвольно лежит у неё на колене.
— Лентяй, — шепчет она. — В последнее время ты очень много спишь. Выспался?
Я приподнимаюсь и падаю ей на плечо, поскольку моя голова лопается как пузырь на воде, отзываясь болью в каждом уголке тела. Мой мозг. Этот кусок вареной говядины, который я так долго оберегал, единственная часть меня, которая, как я считал, стоит этих усилий. Как он может работать, когда его пронзает такая боль?
— Полагаю, ответ — «нет», — говорит Джули. Она снова пробегается пальцами по моим волосам, нежно массируя голову. Это помогает.
Мы сидим на кафельном полу у облицованной плиткой стены. В тёмной комнате стоит кислый запах. Единственный свет падает из зарешеченного окна на двери — в коридоре снаружи мигает лампочка. Мы в камере. Поймана пара юных нарушителей, которая встряхнула этот город. Которые пьют. Курят. Обжимаются в автокинотеатрах.
— С тобой… всё в порядке? — хриплю я, пытаясь заползти назад в своё тело. Она хохочет.
— С тем, что от меня осталось. Наши хозяева были довольно милы и наложили мне швы, поэтому я думаю, что они пока не собираются меня убивать. Урааа, — её пальцы ощупывают место вокруг ожога на моём затылке. — А ты как?
Я сажусь прямо и смотрю в пустоту, ожидая ответной боли. Моё тело словно вяленое, иссушенное, а суставы и мышцы слегка поджарились. Подкатывают волны тошноты, сопровождающиеся лихорадочным жаром. И, конечно, голова. Кровь пульсирует в суженных сосудах, давит в переносицу, стучит в глазницах.
— Просто небольшое похмелье, — бормочу я. Она горько улыбается.
— Бешеная ночка.
Мы замолкаем. Будут ли похороны? Будет ли день, когда мы сможем остановиться и осознать, что нить жизни Лоуренса Россо оборвалась? Или его сметут вместе с остальными трагедиями дня и сбросят в мусорную корзину нового мира, где смерть — не заголовок в газете, а всего лишь ежедневная погодная сводка?
Джули встаёт и медленно обходит комнату. Мигающий свет из-за двери освещает ряд раковин и туалетных кабинок. Наша тюрьма — это сортир. Джули останавливается напротив разбитого зеркала и двигается из стороны в сторону, разглядывая себя со всех сторон. Опухший глаз. Разбитая губа. Повсюду синевато- коричневые пятна от ожогов.