Пылающий мир
Шрифт:
Он говорит очень искренне, этого не может быть. Что если его искренность саркастична… это искренний сарказм? Думаю, даже он сам не знает.
Он возвращается на своё место, растерянная Джули возвращается на своё.
— Эй! — кричит М. — Сколько ещё лететь?
Он только просыпается, но ужё вцепился в подлокотники.
— До завтра, — кричит Эйбрам.
М тихо выругивается и глубже опускается в кресло.
Я сжимаю колено Джули — ещё одна попытка её успокоить, но она погружена в свои мысли и, кажется, не замечает моих усилий. Поэтому
Вид из окна не такой, каким должен быть. Внизу должны быть огни. Даже в отдалении должно быть видно несколько крупиц света, переходящих в сверкающие линии и скопления и, наконец, образующие экстатическую галактику города, пульсирующего и кипящего жизнью.
Но там ничего нет. Под нами только пустая темнота. Единственные существующие скопления звёзд находятся наверху — это старые добрые созвездия Льва, Рака и Козерога, но они не так дороги мне, как созвездия, созданные людьми, этими далёкими богами, которые не желают иметь ничего общего с нашими жизнями, полными риска. Несмотря на шум, смог и жаркие драмы, я скучаю по городам.
Наконец, солнце исчезает без следа, и наступает полная темнота. Я смотрю, как она расстилается под нами ровным чёрным ковром, а потом вижу… свет. Несколько светящихся пятнышек, потом ещё больше, потом круглый бассейн света, достаточно яркий, чтобы осветить окружающие его холмы. Огни образуют форму города, но это не уличные фонари и не свет из окон. Это пожары. Сотни зданий залиты характерным белым пламенем Церкви Огня.
— Если вы посмотрите налево, — говорит Эйбрам по внутренней связи, подражая лаконичному бормотанию капитана воздушного судна, играющего в экскурсовода, — то увидите очень искренних людей в поисках лучшего мира.
Из горла Норы вырывается горький смешок.
— Эти придурки всегда на высоте. Как свечи на сумасшедшем торте. Джули смотрит в окно, наблюдая за адской смертью какого-то города,
сожжённого на костре за ересь выживания. Я вижу в её глазах воспоминания, печаль, боль и гнев. Потом она закрывает их и сворачивается клубочком на своём сиденье, спиной ко мне и к окну.
Я наблюдаю за пламенем, пока оно не исчезает позади и не возвращается темнота. Тьма или огонь. Больше нет вариантов?
Глава 8
МОЯ МАТЬ.
Она верит в лучший мир. Но он так далёк и недостижим, что мы не примем участия в его строительстве. Новый мир будет вручён нам полностью сформированным и идеальным, он упадёт с небес и накроет хаос, в который мы превратили эту жизнь. Этот мир был приговорён ещё в начале своего создания, будучи изначально только одноразовой сценой в короткой драме, чей сценарий никто не понимает и чью концовку никто не может переписать. Мы можем внести только одно изменение — приблизить его конец, поскольку мы способны лишь разрушать. Мы испорчены ещё до рождения, и если когда-нибудь сделаем добро, то это будем не мы, а рука Господа внутри нас, которая движет нами, выполняя свой план.
В это верит моя мать и учит этому меня, но я не понимаю, почему тогда она работает в лагере беженцев. Она кормит детей жертв войны и находит дома переселенцам… Разве эти люди не должны умереть? Разве это не тот самый Последний Закат, которого мы все ждём? Зачем она пытается оттащить солнце назад?
Я задаю эти вопросы маме, и она расстраивается. Они гасят свет, которое излучает её лицо, когда она работает в лагере, ремонтируя одежду, раздавая лекарства, приготавливая огромные чаны рагу. Помощь людям приносит ей радость, пусть даже это бессмысленно. Я решаю оставить её в покое.
Когда я могу, я всегда хожу с ней в лагерь, потому что здесь нет моего отца.
Здесь я могу выбрать себе одежду из пожертвованных вещей взамен моего домашнего изношенного тряпья. Отец говорит, что у нас достаточно вещей и нам не нужна ничья помощь, но я думаю, что мы живём немного лучше беженцев. В конце каждого дня мать бросает в сумку несколько банок с консервами и просит не говорить отцу.
Испачканные травой джинсы-варёнки. Бирюзовая футболка с Микки Маусом.
Мой выбор не отражает личных вкусов. Я беру одежду, которая мне впору.
— Здравствуйте, миссис Атвист.
— Что ты здесь делаешь?
Я перестаю рыться в ящике с обувью и прислушиваюсь к двум голосам на тротуаре. Мамин голос мягкий, но строгий, и я могу представить, как она, стоит, скрестив руки, серьёзная и неподвижная. Второй голос сухой и глухой, как хруст сломанной сгоревшей ветки. Он немного мне знаком. Должно быть, когда в последний раз слышал голос деда, я был совсем маленьким.
— Я пытался поговорить с сыном, но он застрял в этом Святом Огне по самый яйца. Из его черепа не вытянешь ни слова. Я подумал, что вместо этого могу поговорить с тобой.
— С чего ты взял, что я пойду против мужа? Или нашей Церкви? Святой Огонь — наша семья.
— Я твоя семья, мать твою. Я хочу тебе помочь.
— Мы не хотим, чтобы ты нам помогал.
— Какой позор. Я управляю последней армией в Америке, а мой сын живёт в лачуге. Мой внук вытаскивает обоссанные трусы из благотворительных ящиков…
— Не вмешивай его.
— …а моя невестка ворует у бродяг банки с бобами.
— Через несколько лет твои деньги не будут стоить ничего.
— Деньги — не единственная валюта.
Его худое лицо. Его жёлтая от табака улыбка, выглядывающая из окна огромного белого Рэндж Ровера. Я смотрю на него, спрятавшись за мамину ногу, словно я совсем маленький.
— Привет, малыш! — его взгляд по-кошачьи перескакивает на меня.
— Возвращайся внутрь, — говорит мама.
Я подчиняюсь, но останавливаюсь у двери и подслушиваю.
— Что ты за мать? Я бы мог сделать из твоего сына принца нового мира, но ты хочешь, чтобы он подох с голоду, как остальная деревенщина?