Пылающий мир
Шрифт:
— Поворачивай, — говорит Джули. — Мы можем ещё где-нибудь поискать.
— Например, в Исландии? — огрызается Эйбрам. — Например, в грёбаном Атлантическом океане? — его голос дрожит от странной смеси страха и ярости. — Некуда лететь. Времени не осталось. Мы уже в пасти, которая захлопывается.
Ещё одна вспышка со стороны стены.
— Эйбрам, ради бога! — Джули сжимает спинку его сиденья. — Поворачивай!
— Папа? — говорит Спраут. Она стоит в середине прохода с огромными перепуганными глазами. Эйбрам не обращает на неё внимания. Он прибавляет газу и рвётся
Кажется, ракета настроена серьёзно. Она ворвётся в центр пилотской кабины и сожжёт всё дотла: наши мятежные надежды и своё видение мира, лучшего, чем дал нам Бог, мира, где мы, бесполезные существа, надменно создаём свои правила… ракета взрывается перед нами и самолёт подбрасывает вверх, как от удара в подбородок. Я падаю назад, в проход, ударяюсь головой о кресло и растягиваюсь на полу. Самолёт влетает в огненный шар, и кабина превращается в адскую пещеру. Из окон льётся красно-оранжевый свет, яростные крики проклятых требуют правосудия, настоящего суда, а не эту вселенскую провокацию, крики детей, которые не просили о своём рождении, наказанные за пороки мира, который их приветствовал…
— Помогите! — Спраут перекрикивает вой ветра, ворвавшегося через два разбитых окна. Её волосы тянет наружу, из пореза на лбу вытягивает капли крови, и она вцепляется в сиденье.
Джули поднимается с пола и бежит к ней. Спраут протягивает руку, и Джули поднимает её, хотя девочка не намного меньше её самой. Она затаскивает её в кабину, садит в кресло второго пилота и хватает Эйбрама за ворот куртки.
— Поворачивай, нахер! — орёт она ему в лицо.
Эйбрам смотрит мимо Джули. Сначала на дочь, потом на вихри пыли и мусора за окном.
— Да пошли вы, — шипит он, дёргая штурвал влево.
Я падаю на своё кресло, когда самолёт сильно кренится, скрипя от напряжения. Мы падаем на бок, пока окна не оказываются прямо напротив земли, грязного неба перевёрнутого мира. Я чувствую, как кислорода становится меньше. Над моей головой свисает кислородная маска, и я вспоминаю старые инструкции, которые на удивление идут вразрез с этикой: позаботьтесь о себе, а потом помогайте другим.
Не успеваю я обсудить с собой эту моральную головоломку, как кислород возвращается. Уши закладывает. Мы снижаемся так быстро, что я думаю, мы падаем, но потом вижу, как впереди выстраивается наша посадочная полоса: пятиполосное шоссе, ведущее в Детройт.
— Приземляемся… куда? — спрашивает М сквозь стиснутые зубы. — На долбанную дорогу?
Эйбрам молчит. Он ни о чём нас не предупреждает, не инструктирует. Или он занят посадкой, или просто психанул на нас. Но нам не нужно сообщать о жёсткой посадке. Джули проскальзывает на сиденье рядом со мной. У неё напряжённое лицо, но не от страха. От чего-то другого. Я беру её за руку, и она позволяет мне это сделать, но пальцы не разжимает.
— Чёрт, — ругается М. — Чёрт.
— Маркус, — говорит Нора. — Сделай вдох. Ты помнишь, как дышать? Он концентрируется и втягивает воздух сквозь зубы.
— Всё не так уж плохо. С нами всё будет в порядке.
— Откуда…
— Может, летала, только в другой жизни.
— Может, я… разбился в другой жизни. Нора улыбается и хлопает его по колену.
— Так мило наблюдать, как большой мужчина ведёт себя, как маленькая сучка. М смотрит на неё с ненавистью.
— Точно! Это мило.
Он закрывает глаза и медленным, медитативным выдохом высвобождает воздух из лёгких.
— Ну вот, — говорит Нора. — Может, стоит подержать их закрытыми. Автострада расстилается перед нами, разрезая километры полей, единственным урожаем которых являются ежевика и пыль. Большинство дорог в Америке навечно застряли в пробках, но эта трасса проходит между изолированной нацией и древними руинами — дорога в никуда из ниоткуда. По ней очень долго не путешествовали, поэтому наша взлётная полоса чиста, не считая нескольких черничных лоз, ползущих по краям.
Мы приближаемся очень быстро и резко садимся. Когда мы ударяемся о землю, М издаёт тихий писк. Колёса с непрерывным хрустом бороздят тонкий асфальт, к шуму присоединяется хор двигателей и разбитых окон. Кабина так дребезжит, что я жду, когда самолёт рассыпется на кучу заклёпок. Но затем всё стихает, двигатели, взревев, отключаются, и мы едем к месту остановки. С верхней полки падает и разбивается кружка «I Love NY». Наступает тишина.
Я чувствую, что снова дрожу. Чувствую холод, липкими пальцами пробирающийся сквозь стену самолёта и щиплющий мою кожу. Это одинокое кладбище, которое мы старались миновать по воздуху, становится неуютно близким.
Глава 10
ОКРАИНЫ ДЕТРОЙТА вырисовываются на туманном горизонте, но в остальных направлениях ничего нет. Поросшая кустарниками равнина превращается в пустыню. Эйбрам стоит на лестнице, прислонённой к конусообразному носу, и копается внутри. Весь фюзеляж покрыт копотью, но, кроме разбитых окон, видимых повреждений нет.
— Ну? — спрашивает Нора.
Эйбрам захлопывает конус и спускается с лестницы. Я вижу отчаяние в его взгляде, скользящем по группе оборванцев, стоящих напротив него: «Как меня угораздило оказаться здесь, с ними?»
— Нам нужна запчасть, — похоже, он кое-как подбирает слова. — Мы отправимся в аэропорт спасать эту развалюху, — он щурится, глядя на Джули. — Ты всегда добиваешься своего, да?
Джули молчит.
— Так ты сможешь его починить? — спрашивает Нора. — Мы сможем лететь дальше?
— Да, мы сможем лететь дальше, — ядовито отвечает он. — Мы сможем лететь, и лететь, и лететь.
Он берёт Спраут за руку, смотрит на порез на лбу и толкает её в самолёт.
Мгновением позже он съезжает с рампы на мотоцикле, в багажнике лежит рюкзак, а дочь цепляется за его спину.
— Он может мне помочь, — говорит он, кивая на М. — А вы можете остаться здесь.
— Нет, спасибо, — Нора уже поднимается по рампе.
— Здесь не на что смотреть. Детройт — это сухие кости.