Пылающий мир

Марион Айзек

Дети всё также выжидающе смотрят на меня. Их взгляд говорит мне, что я взрослый человек, обладающий большим авторитетом, знаниями, мудростью и способностями, которому поручено их защищать. Что весь мир принадлежит мне, и я могу им его дать. Но я шатающийся больной, страдающий потерей памяти, который боится собственного имени. Я — подросток, живущий в страхе перед миром. Я — мальчик в футболке с Микки Маусом, и эти ребятишки выше меня.

Когда я выхожу, они смотрят мне в спину. Они смотрят, как я закрываю за собой дверь.

Глава 9

КОГДА

РАЗДАЁТСЯ объявление Эйбрама, Джули и Нора начинают ворочаться, но окончательно просыпаются только тогда, когда солнце бьёт им в глаза. Они моргают и щурятся от горячих лучей. Я занимаю место рядом с Джули, но пока ничего не говорю. Она плохо спит и тяжело просыпается. Я выучил, что нужно давать ей минутку, чтобы прогнать тени.

Детройт простирается под нами как бетонная пустыня. Даже с такой высоты видно, насколько он разрушен. Непривычная серость. Даже нет растущей травы, способной покрыть его кости.

Я думал, что записи в доме Эйбрама упоминали об «объектах» в Детройте, но должно быть, я неправильно понял сокращения, потому что сложно представить, что там внизу есть хоть что-то живое. В заброшенности этого места есть нечто нереальное. Когда я вглядываюсь в него, всё начинает расплываться, и меня подташнивает. Плоская поверхность тонет и приобретает глубину, улицы скручиваются и выгибаются… Потом Джули выглядывает из-за моего плеча, и улицы вновь оказываются прямыми, а земля плоской.

Моя потребность в сне сильнее, чем я ожидал.

— Доброе утро, — говорю я ей. Звучит бессмысленно, как приветствие с ресепшена отеля, но звук собственного голоса помогает мне собраться с мыслями.

Она игнорирует меня и смотрит на город.

— Он такой пустой, — её голос низкий и хриплый. Я слышу в нём остатки сна и задержавшуюся печаль. — Кажется, будто он пустовал несколько веков.

Нет, это не печаль. Это разочарование.

Я прижимаюсь лицом к окну в поисках какого-нибудь движения, но даже если бы оно было, я бы не смог ничего разглядеть с такой высоты. Только абстрактные линии улиц.

— Если бы мама это увидела, она бы расплакалась, — голос Джули звучит отстранённо, будто сон опять затягивает её назад. — Здесь жили коммуны художников, которые пытались восстановить город. Мама думала, что это ключ ко всему.

Сгоревшие дома. Обрушившиеся заводы. Погибшие парки с серыми деревьями.

— Папа вечно убеждал её, что она ошибается. Видимо… так и было.

Я смотрю, как город редеет, превращаясь в разбросанные промышленные здания, а затем, наконец, уступает место опустевшим равнинам. Интересно, сколько таких «ключей ко всему» появлялось и исчезало на протяжении всей истории, и почему они никогда ничего не открывали. Мы вставляли их не в те замки?

— Р, — говорит Джули. — Можно тебя кое-о чём спросить?

Я слышу, что её голос стал твёрже. Взгляд всё ещё прикован к окну, но её поза теперь более уверенна, сонная истома исчезла.

— Все эти годы, что ты…скитался или… неважно… Ты никогда не чувствовал какие-нибудь вещи из прежней жизни?

Я медлю.

— Вещи?

— Я знаю,

что ты ничего не помнишь, но разве у тебя никогда не было чувства… Остатка воспоминаний? Может быть, песня, которая заставила тебя грустить без причины, или кусок хлама, который ты просто обязан был забрать домой?

Я пытаюсь перехватить её взгляд, надеясь понять, что стоит за внезапной сменой темы разговора, но пока она говорит, она продолжает смотреть мимо меня пустым взглядом медиума, общающегося с призраками.

— Все эти безделушки, которые ты коллекционировал… Должны же быть причины, по которым ты их выбирал? Может, они связаны с твоим прошлым.

— Думаю, да, — выдавливаю я. Почему она тащит нас в эти дебри? Здесь небезопасно.

— Значит, даже тогда ты был не совсем пустым листом. Тебя что-то направляло.

— Может быть.

— А что насчёт… мест? — наконец, она отворачивается от окна и встречается с моим ищущим взглядом. У неё спокойное лицо; оно производит впечатление простого любопытства, но я по глазам вижу — она что-то скрывает.

— У тебя не было чувства, что тебя куда-то тянет? Не было инстинкта идти по определённой дороге, следовать определённому направлению?

Она пристально смотрит на меня. Я бы хотел дать ей всё, что она ищет, но на эти вопросы есть только один ответ: смутное «может быть». Это такая же истина, как то, что вещи попадают в мир Мёртвых. Что она надеется там найти?

Из интеркома звучит дружественный динь.

— Леди и джетльмены, — объявляет Эйбрам, очевидно, получающий удовольствие от своего капитанства. — Сейчас мы приближаемся к Лондону, штат Онтарио, и начинаем мягкое снижение к Торонто.

Джулисмотрит на меня ещё секунду, поджав губы, потом встаёт и закрывается в туалете.

Я смотрю на Нору, но сейчас она не подслушивает. Они с М заняты своей болтовнёй — что-то о том, как они скучают по кофе. Когда самолёт начинает заходить на посадку, я чувствую, как подпрыгивает желудок.

— Если вы посмотрите вперёд, — продолжает наш капитан, — то увидите конец этой великой страны, в прямом и в переносном смысле.

Я смотрю вперёд, как сказано, стремясь избавиться от беспокойства, которое пробирается мне в голову, как маленький паразит.

— Только что мы пересекли первоначальную границу, но она была слишком узкой для растолстевшей талии Америки, поэтому нам пришлось ослабить пояс. Что для союзников значит сотня миль? Что значат несколько сотен мёртвых солдат?

— Он всегда получает удовольствие, когда речь идёт о жестокости, — ворчит Нора. Может, это было жестоко, но делалось ради безопасности земель. Это прошлое, но не моё прошлое. Просто я вспомнил отрывок из заплесневелой исторической книги. Массовые миграции, сопровождаемые причудливыми корректировками границы. Дурацкая логика — если здесь достаточно места для американцев, значит, это должно быть Америкой. Страна ползла на север вслед за населением, пытаясь поглотить его, пока разозлённая Канада, наконец, не провела линию.