Пылающий мир
Шрифт:
Когда мои глаза привыкают к темноте, я замечаю впереди бледный свет. Подбегаю к ней. Она безвольно держит фонарик, освещая разве что свои ноги.
Я решаю пойти другим путём.
— Где ты взяла фонарик?
— У Эйбрама.
Она продолжает шагать очень быстро, почти бежит, её взгляд не отрывается от пола, освещаемого овалом света.
— Ты украла фонарик?
— Иногда я ворую. Я раздумываю.
— Зачем?
— Потому что мир ворует у меня. Он украл у меня всё, — она дважды моргает, и я замечаю, что у неё мокрые глаза, хотя взгляд совсем пустой. — Здорово оказаться на другой стороне.
Она останавливается. Проход заканчивается каким-то
Груды коробок, одряхлевшие и превратившиеся в папирус, старинные бежевые мониторы — типичный офисный набор за одним исключением: стальной столик на колёсах, на котором лежат скальпели, крючки, ножницы и пилы — липкие от тёмной жидкости. На полу тонкий слой пыли, вверх по лестнице ведёт цепочка следов.
Джули достаёт из клетчатой «кобуры» дробовик. Наверху лестницы находится дверь, и я уже готов ещё раз попросить Джули быть осторожной, но она даже не останавливается. Она пинает засов, и дверь распахивается. Джули встаёт в боевую позицию с оружием наготове.
Я неуклюже следую за ней, безоружный, ничего не умеющий, ни к чему не готовый. Но никакой школьный курс единоборств не смог бы подготовить меня к этому.
Видимо, мы находимся в университетской библиотеке. Высокие потолки, окна с витражами, столы и полки из тёмного дуба. Когда-то это место было величественным, предназначенным для глубоких стремлений, но его величие было разрушено — не временем и разложением, а утилитаризмом. Люминесцентные лампы на алюминиевых профилях свисают с потолка, избавляя от бронзовых ламп на стенах. Дорогие деревянные столы дополняют ряды складных металлических, и их белые столешницы смеются над окружающей античностью. Ну, и, конечно же, окна, защищенные пластиковыми листами.
Но, возможно, я ухожу от главного. Возможно, избегаю самых характерных особенностей комнаты, поскольку устал обрабатывать эти изображения. Возможно, мне нужна отсрочка от душераздирающего безумия этого мира, поэтому я сосредоточился на декорациях.
Потому что библиотека полна зомби. Их не меньше двух сотен. Голые, с резиновыми ошейниками на шее. От стен и полок — от всего, что способно выдержать извивающихся и корчащихся зомби, — тянутся стальные тросы. Хотя некоторые из мёртвых до жути спокойны. Столы завалены несовместимыми вещами: сверкающие стальные медицинские (или пыточные?) инструменты соседствуют с переносными магнитофонами, наборами для макияжа, телевизорами, игрушками и баночками с человеческими пальцами.
Свисающие флуоресцентные лампы выключены; свет проникает только через витражи — гнетущее голубоватое свечение, наполняющее огромную камеру тенями. Джули обходит периметр, и я следую за ней. Мёртвые повсюду. Не только в читальном зале, но и поодиночке спрятанные в проходах, словно про запас. По моим оценкам их уже около трехсот. Различных возраста, рас и пола, но с одной общей чертой: они не высохшие. Большая часть совершенно невредима, а их состояние выдают лишь свинцовые глаза и жалобные стоны. У некоторых есть повреждения: пулевые ранения, укусы, одна-две отсутствующие конечности, но их тела остаются бледными и гладкими, будто они умерли только вчера.
Джули крадётся вдоль стен, методично просматривая проходы. Её лицо стало ещё одной незнакомой мне маской — мрачной систематичностью солдата. Я думаю о той ночи, когда мы сидели на крыше нашего нового загородного дома и делились историями о своей юности. Я мог рассказать лишь о расплывчатых эизодах первых дней в виде трупа, лишенных контекста и последовательности — как я пытался съесть
Её дробовик движется в такт с телом как ещё одна конечность, с механической точностью очерчивая контуры комнаты. Она выходит из-за угла в последний проход и останавливается. Дробовик падает на пол.
…старая спальня Джули, её хаос и пестрота были протестом против пустой серой крепости отца. Небесно-голубой потолок, заваленный одеждой пол, стены, похожие на музей: красная — для страстей старого мира, билетов в кино, концертных флаеров, журналов и стихов; белая — для частной коллекции краденых шедевров и нескольких её собственных застенчивых вкладов в искусство; жёлтая — стена, которая предназначалась для желаний, которым ещё предстоит быть реализованными, и которая была и остаётся нетронутой; и чёрная стена. Я всегда боялся спросить, для чего она. Потому что её украшала только одна вещь.
Фотография женщины, очень похожей на Джули, парящей в тёмном пространстве. Джули грузно валится на пол следом за дробовиком, её руки висят вдоль тела.
У неё огромные глаза, наполнившиеся слезами. Она даже не вздрагивает, когда длинные ногти оказываются в сантиметре от её лица. Джули падает на колени в абсолютной капитуляции, пока женщина с фотографии рвётся из ошейника, шипит, стонет и тянется к горлу дочери.
Глава 14
МНЕ КАЖЕТСЯ, Джули может хотеть смерти. Судя по шрамам на запястьях, она танцевала с этим желанием, но я всегда верил, что оно осталось в её детстве — ископаемой окаменелостью, погребённой под милями времени.
Теперь оно выкопается?
Она стоит на коленях, как раскаивающийся грешник, умоляющий Господа забрать у него всё, и, похоже, женщина напротив ждёт этого с нетерпением. Она скинула большую часть книг с полки, которая её удерживает, и приближается с каждым новым выпадом. Я хватаю Джули под мышки и оттаскиваю назад на несколько футов. Её тело — обмякшая масса, которая сейчас намного тяжелее, чем должна быть. Она безучастно смотрит вперёд.
Ждала ли она этого? Неужели она могла знать? Может, это была безумная надежда, лихорадочное желание, мучившее её сердце, но я не могу поверить, что она представляла, что это произойдёт в действительности.
Её мать. Мёртвая, но не мёртвая. Шагнувшая из снов в кошмар.
Эта женщина умерла очень давно, но по внешнему виду не догадаешься. Какой бы внутренний огонь не защищал меня от гниения все годы, что я скитался, он должен быть и у матери Джули. Она серая, измождённая, светлые волосы превратились в беспорядочные лохматые колтуны, но на лице сохранилась изящная красота, которую я видел на той фотографии. Она скривилась в хищной усмешке с рядами пожелтевших зубов, но всё ещё красива. Я сентиментален, и мой разум наполняется видениями о том, как она вернётся к жизни, как исцелятся её раны и как Джули перестанет быть сиротой.