Шрифт:
— Тогда мы можем общаться на языке Антверпена, если пожелаете. Надеюсь, вы оценили ужин, приготовленный для вас в «Карателло» сегодня вечером.
Один из них немного удивлен:
— Меня зовут Жуан Микеш, я родился в Португалии, но принял фламандское подданство. — Он указывает на юношу справа. — Мой брат, Бернардо. А это Дуарте Гомеш, агент моей семьи в Венеции.
Если бы у меня и оставались какие-то сомнения по поводу благосостояния этого человека, массивное золотое кольцо в левом ухе моментально
— Хотите выпить со мной?
— Буду просто счастлив выпить за здоровье того, кто предложил нам столь роскошный стол. Если вы удостоите нас чести своим присутствием… — Изящным жестом он указывает мне на стул.
Я сажусь:
— Вообще-то знаете, господа, сегодня один мой старый враг наконец-то протянул ноги. Мечтаю отметить столь знаменательное событие.
Вся троица обменивается недоверчивыми взглядами, словно может общаться мысленно, но говорит за всех всегда один и тот же:
— Тогда расскажите нам, если вам угодно, кем был этот человек, вызвавший у вас столь лютую ненависть.
— Всего лишь старым августинским священником, немцем, как и я сам, который в молодости подло предал и меня, и тысячи других несчастных.
Португалец любезно улыбается. Превосходные белоснежные зубы.
— Тогда позвольте мне выпить за мучительную смерть всех предателей, которых, как ни прискорбно, так много в этом мире.
Бокалы наполнены.
— Вы давно в Венеции, господа?
— Мы приехали позавчера. Остановились у моей тетушки, которая здесь уже больше года.
— Торговцы?
Слово берет младший брат:
— А разве в Венецию приезжает кто-то еще? А вы, синьор, вы говорили, что вы немец?
— Да. Но достаточно долго вел дела в Антверпене, чтобы говорить на языке этих земель.
Микеш сияет:
— Прекрасный город. Но не такой, как этот… И без сомнения, не столь свободный.
Его улыбка непроницаема, как маска, но во фразе ощущается легкий болезненный намек.
Я снова наполняю стаканы. Мне не надо ничего говорить, я у себя дома.
— Вы знаете Антверпен?
— Я провел там последние десять лет, просто невероятно, что мы никогда не встречались.
— Значит, вы решили перенести свои дела сюда.
— Правильно.
— Как только я приехал, мне сказали, что каждый прибывающий в Венецию — либо торговец, либо беженец. А зачастую и то и другое вместе.
Микеш подмигивает, двое других выглядят немного растерянно.
— Ну и к какой же разновидности вы принадлежите?
Кажется, ничто не может вывести его из равновесия, как кота, греющегося на солнце на подоконнике.
— К богатым беженцам… Но не столь богатым, как вы, разумеется.
Он смеется от удовольствия:
— Мне хотелось бы предложить тост, синьоры. —
— За новые земли.
Последние посетители с трудом вписываются в дверь, нетвердо держась на ногах и покачиваясь, как лодки на ветру. Я присоединяюсь к Перне, присаживаясь за стол, на который он улегся.
— Куда подевались твои слушатели?
Громадным усилием он поднимает голову — глаза затуманены — и нечленораздельно ревет по-ослиному:
— Все они оказались говнюками… Потащились за девками…
— Но, какими девками… Кстати, тебе тоже просто необходимо отправиться в постель. И даже не тосканский нектар, а простое венецианское вино позволило тебе накачаться до такой степени.
Я помогаю ему подняться и волочу его к лестнице.
Донна Деметра подходит к нам:
— Что мы можем сделать, чтобы отблагодарить нашего галантного книготорговца, так любезно развлекавшего посетителей?
Перна визжит, извиваясь с вытаращенными глазами:
— Королева моих бессонных ночей! Мое уродство не помешает мне восхищаться вами, боготворить вас, о-бо-жать… — Он трупом обрушивается к юбкам донны Деметры, которую это откровенно развлекает.
— Если бы я не знал, какой непревзойденной соблазнительницей вы являетесь, я бы подумал, что вы испытываете слабость ко мне, женщина столь образованная и лишенная типично женских слабостей.
Я вынужден держать его на весу, чтобы он не завалился на спину.
— Умоляю вас!
Мне удается забросить его на кровать, теперь уже совершенно безобидного и почти безжизненного.
— Ну, тосканец, на сегодняшний вечер тебе достаточно, увидимся завтра утром…
Он обращается ко мне едва слышным голосом:
— Нет, нет… Подожди. — Он хватает меня за руку. — Пьетро Перна не унесет в могилу свою тайну. Подойди ближе…
Выбора нет — перегар едва не сбивает меня с ног.
Он шепчет:
— Я… — он в нерешительности, — из Бергамо.
Он едва не плачет, словно признался в чем-то непристойном:
— Мелочный и скаредный народец… Страшные женщины… Горняки… Невежи… Я врал тебе, дружище, врал всем вам.
Я закусываю губу, чтобы не рассмеяться ему в лицо. Когда открываю дверь, слышу, как он продолжает бубнить:
— Но моя душа… душа тосканца.
ГЛАВА 13
Венеция, 6 марта 1546 года
С узкого мостика мы попадаем на улицу де Боттаи. Марко ковыляет с тележкой, доверху нагруженной продовольствием. Я возглавляю процессию, но вскоре понимаю, что происходит нечто странное: прохода нет, четыре типа, весьма напоминающие громил, перегородили улицу. Один из них — Мул.