Рабочий. Господство и гештальт; Тотальная мобилизация; О боли
Шрифт:
Сущностная сила типа заключается в том, что он отнесен к иному настоящему, к иному закону и пространству, центр которого составляет гештальт, — другими словами, в том, что он говорит на ином языке. Но там, где начинают говорить на ином языке, заканчиваются дебаты и начинается действие. Начинается революция, сильнейшее средство которой следует видеть в чистом существовании, в простом наличии. Это существование завершено в себе, господствует над энциклопедией своих понятий; в отношении иерархического порядка оно не подлежит никакому сравнению, но само в себе содержит средства, необходимые для установления этого порядка. Коль скоро дело обстоит так, то уже первое появление типа должно включать в себя признаки особой иерархии.
То, что на первый взгляд затрудняет усмотрение этой иерархии, — это всеобъемлющая нивелировка,
Но если посмотреть более внимательно, окажется, что это равенство, безусловно, имеет свои границы. Как понятие развития образует естественный фон, поддерживающий уверенность индивида в том, что он обладает уникальным переживанием, так понятие бюргерской свободы образует для этого правовой фон. Здесь, однако, деление прекращается. Индивид, как показывает само его имя, есть неприкосновенная молекула мирового порядка, в структуре которого он определяется двумя полюсами, присущими ему в силу естественного права, — полюсом разумного и полюсом нравственного. Этот его ранг подтверждается не только первыми положениями всех конституций XIX века, но и громкими словами, коими дух приветствует его первое появление: от слов о «моральном законе во мне» до «наивысшего счастья детей земли», которое видится в «личностном» сознании.
Ничем иным, кроме как культом индивида, нельзя объяснить и то грандиозное воздействие, которое к концу XVIII века начала оказывать физиогномика. Это стало открытием нравственного индивида, по времени совпадающим с открытием на Таити естественного и, тем самым, разумного индивида. К тому же силовому полю принадлежат и слова «гениальный» и «сентиментальный». Этот культ приводит затем к такому состоянию, когда культурная и военная история не только рассматривается как результат индивидуальной воли, причем особе предпочтение отдается Ренессансу и французской революции, — но, кроме того, отчасти просто-напросто замещается биографией исторического персонажа или художника. Так возникают целые системы биографий, в которых существование выдающихся индивидов выделено и разбито по дням и часам. Материал неисчерпаем, поскольку он может быть по-разному освещен, исходя опять-таки из индивидуальной точки зрения. Тема всегда остается одной той же: дело идет о развитии и об уникальном переживании. Тот же самый масштаб переносится затем и на индивида, занятого хозяйственной деятельностью и стоящего в центре экономического исследования, будь он то как участник производства, то как деятель, проявляющий инициативу в ходе прогрессивного развития, которая выступает отныне как железный закон экономической конкуренции.
Чтобы понять, что в этом пространстве теоретическое равенство вполне совместимо с практическим наличием иерархии, надлежит знать, что индивид здесь может по желанию рассматриваться и как правило, и как исключение. Открытие человека, при всем его опьяняющем воздействии на умы, является открытием с некоторыми ограничениями: оно относится лишь к человеку в его специфическом индивидуальном качестве. Коль скоро единичный человек выступает как таковой, он может позволить себе многое; он располагает большими привилегиями, чем было возможно в другие, более строгие времена.
Так определенное понятие собственности наделяет экономического индивида большой распорядительной властью, которая не несет ответственности ни перед обществом, ни перед прошлым и будущим. Поставщик вооружения может изготавливать военные средства для какой угодно власти. Всякое новое изобретение есть часть индивидуального существования; логично, что оно достается тому, кто предлагает наибольшую цену. Одной из первых мер, принятых в Германии после окончательной победы индивида, явилась вовсе не национализация крупной земельной собственности, а упразднение фидеикомисса и майората, то есть перемещение собственности от рода к индивиду.
Равным образом, можно отметить особое и весьма своеобразное возбуждение всюду, где какой-нибудь выдающийся индивид, скажем, художник, вступает в соприкосновение с уголовным процессом. Теоретически все бюргеры равны перед законом, однако на практике каждый случай стремятся рассматривать как исключение, то есть как уникальный опыт. Указание на его
В соответствии с этим, для человека, обладающего ярко выраженной, скажем, писательской индивидуальностью, этот процесс превращается в особую разновидность рекламы, в форум, с которого единичный человек обвиняет общество. Мы уже касались той оценки индивидуального существования, которая выражается в ожесточенной борьбе за отмену смертной казни и находится в странной диспропорции с количеством случаев умерщвления еще не рожденных детей.
Все это подтверждает тот факт, что в этом пространстве мы обладаем каким-либо рангом в той мере, в какой обладаем индивидуальностью. Что здесь, как и всюду, имеются определенные правила борьбы, разумеется само собой: как оружие в ход пускается именно индивидуальность, и этот факт, быть может, наиболее удачно отразился в обретших уже популярность словах о том, что дорога открыта для сильных.
А кто именно здесь является сильным, это в разъяснениях не нуждается.
41
Тот факт, что тип уже не причастен к такой иерархии, в этом пространстве может быть истолкован лишь как признак отсутствия ценности. Цель воспитательной работы, которую бюргер проводил с рабочим, состояла исключительно в том, чтобы сделать его представителем этой специфической иерархии, — чтобы решительным образом привлечь его к продолжению старой дискуссии. Тем не менее в наше время стало очевидным, что продолжать ее уже никак невозможно.
Поэтому стоит, быть может, серьезнее задуматься над тем обстоятельством, будто бы тип лишен ценности, чтобы посмотреть, не содержится ли уже именно в нем указание на иерархию совсем иного рода. Лучше всего начать с отношения человека к числу, потому что упрек в отсутствии ценности любит рядиться в формулировку, согласно которой единичный человек превратился в некую цифру.
Произошедшее здесь изменение лучше всего выразить так: в XIX веке единичный человек изменчив, а масса постоянна, тогда как в XX веке, напротив, единичный человек постоянен, а формы, в которых он является, обнаруживают большую изменчивость. Это связано с тем, что потенциальная энергия жизни требуется во все возрастающей мере, — а это предполагает минимальную степень сопротивления со стороны единичного человека. Масса по сути своей лишена гештальта, поэтому оказывается достаточным чисто теоретического равенства индивидов, подобных кирпичам, из которых она слагается. Напротив, органическая конструкция XX века представляет собой кристаллическое образование, поэтому от выступающего в ее рамках типа она в совершенно иной степени требует структурной оформленности. Жизнь единичного человека становится из-за этого более однозначной, более математической. Поэтому не стоит уже удивляться, что число, а именно точная цифра, начинает играть в жизни все бльшую роль; это связано с характером типа, который подобен маске и о котором уже заходила речь.
В качестве эквивалента революционному вторжению физиогномики в конце ХУП1 века следует назвать на первый взгляд загадочное возрождение астрологии, коему мы были свидетелями. Это увлечение имеет столь же мало общего с классической астрологией, сколь хиромантия — с современной дактилоскопией. Скорее, оно соответствует имеющейся у типа склонности ссылаться на точное расположение светил. Там, где сливаются индивидуальные различия, повышается значение гороскопических предначертаний.
В соответствующей мере изменяются и средства идентификации. Для того чтобы установить тождественность собственного Я, индивид обращается к ценностям, которые отличают его от других, — то есть к своей индивидуальности. Напротив, тип выказывает стремление отыскать признаки, лежащие за пределами единичного существования. Так мы сталкиваемся с математической, «научной» характерологией, например, с расовыми исследованиями, простирающимися вплоть до измерения и исчисления кровяных телец. Пространственному стремлению к единообразию во временим плане соответствует увлеченность ритмом, в частности, ритмом повторений, что приводит к стремлению видеть во всеобъемлющих картинах мира ритмически-закономерные повторения одного и того же основного процесса.