Рабочий. Господство и гештальт; Тотальная мобилизация; О боли
Шрифт:
Сегодня мы находимся во второй фазе применения технических средств власти, после того как в первой фазе осуществилось уничтожение последних остатков сословной касты воинов. Эта вторая фаза характеризуется разработкой и проведением в жизнь обширных планов. Само собой разумеется, эти планы нельзя сравнивать со строительством пирамид и соборов, напротив, им все еще присущ мастеровой характер. Соответственно мы наблюдаем, как подлинно исторические державы участвуют в лихорадочном процессе вооружения, который пытается подчинить себе всю совокупность проявлений жизни и придать им военный ранг. Вопреки всем социальным и национальным различиям между жизненными единствами, озадачивает, ужасает и пробуждает надежду именно сухое однообразие этого процесса.
Мастеровой характер этой второй фазы является причиной того, что она не воплощает
39
«Империю и свободу» (лат.).
Завершение грандиозного процесса вооружения, который со все большей отчетливостью низводит национальные государства старого стиля до ранга рабочих величин и ставит перед ними задачи, требующие, в сущности, более широких рамок, чем рамки нации, — такое завершение будет возможно лишь тогда, когда достигнут завершенности и те средства, на которые опирается вооружение. Завершенность технических средств власти выражается в предельном состоянии, которое сопровождается ужасом и возможностью тотального уничтожения.
С правомерной озабоченностью следит человеческий дух за появлением средств, благодаря которым начинает вырисовываться эта возможность. Уже в последней войне существовали зоны уничтожения, описать которые можно, лишь сравнив их с природными катастрофами. За короткий отрезок времени, отделяющий нас от тех пространств, мощь находящихся в нашем распоряжении энергий увеличилась во много раз. Вместе с тем возрастает ответственность, вытекающая уже лишь из того, что мы обладаем и управляем такими энергиями. Мысль о том, что их раскрепощение и применение в борьбе не на жизнь, а на смерть, можно обуздать с помощью общественного договора, отдает романтизмом. Ее предпосылка состоит в том, что человек будто бы является добрым, — однако это не так, человек является добрым и злым одновременно. Любой расчет, если он хочет устоять перед действительностью, должен учитывать, что нет ничего, на что человек не был бы способен. Действительность определяют не моральные предписания, ее определяют законы. Поэтому решающий вопрос, который должен быть поставлен, гласит: существует ли такая точка, исходя из которой можно принять авторитетное решение, следует ли тут применять имеющиеся средства или нет? Отсутствие подобной точки есть знак того, что мировая война не создала мировой порядок, и этот факт достаточно четко запечатлелся в сознании народов.
Предельное развитие средств власти и связанное с ним постоянство этих средств само по себе, естественно, не имеет никакого значения. Ведь техника впервые получает свое значение лишь благодаря тому, что она есть тот способ, каким гештальт рабочего мобилизует мир. Конечно, это обстоятельство придает ей символический ранг, и постоянство ее средств означает, что революционная фаза мобилизации завершена. Вооружение и контрвооружение народов — это революционное предприятие, которое осуществляется в более обширном контексте, откуда можно увидеть его единство, хотя оно и разрушает облик тех, кто участвует в нем. Единство, а с ним и порядок мира представляет собой то решение конфликтных вопросов, которое уже содержится в самой их постановке, и это единство слишком глубоко, чтобы его можно было достичь примитивными средствами — сделками и договорами.
Тем не менее уже сегодня существует возможность обзора, которая позволяет приветствовать всякое крупномасштабное развертывание сил, в какой бы точке земного шара оно не происходило. Ведь именно здесь выражается стремление предоставить новому гештальту, давно уже заявившему о себе в страдательном плане, также и активных представителей. Дело не в том, что мы живем, а в том, что в мире вновь стало возможно вести жизнь в великолепном стиле и с большим размахом. Мы содействуем
Господство, то есть преодоление анархических пространств посредством нового порядка, возможно сегодня только как репрезентация гештальта рабочего, выдвигающего притязание на планетарную значимость. Намечается много путей, которые ведут к этой репрезентации. И все они отличаются своим революционным характером.
Революционным оказывается новое человечество, выступающее как тип, революционным оказывается устойчивый рост средств, который ни один из традиционных социальных и национальных порядков не может вобрать в себя, не впадая при этом в противоречие. Эти средства полностью меняются и обнаруживают свой скрытый смысл в тот момент, когда их подчиняет себе действительное, неоспоримое господство. В этот момент революционные средства становятся легитимными.
57
Резюмируя, следует сказать, что основная ошибка, делающая бесплодным любое размышление, состоит в том, что техника рассматривается как замкнутая в себе самой каузальная система. Эта ошибка приводит к тем фантазиям по поводу бесконечности, в которых выдает себя ограниченность чистого рассудка. Заниматься техникой стоит лишь в том случае, если видеть в ней символ превосходящей власти.
Существовало уже множество видов техники, и везде, где может идти речь о подлинном господстве, мы наблюдаем совершенное проникновение в смысл находящихся в распоряжении человека средств и их употребление сообразно их природе. Мост из лиан, который негритянское племя протягивает над потоком в окружении первобытного леса, в пространстве этого племени обладает непревзойденной завершенностью. Клешни рака, хобот слона, раковину моллюска не заменит никакой инструмент, как бы он ни был устроен. Наши средства тоже соразмерны нам, причем в каждый момент, а не только в ближайшем или отдаленном будущем. Они будут послушными орудиями разрушения, пока дух помышляет о разрушении, и они будут созидать тогда, когда дух решится возводить великие строения. Однако нужно понять, что дело тут не в духе и не в средствах. Мы находимся на поле боя, который не может быть прекращен по чьему-либо желанию, но имеет свои четко очерченные цели.
Если же теперь мы пытаемся представить себе ситуацию, отличающуюся безопасностью и постоянством жизни, ситуацию, которая хотя и была бы теоретически возможна в любой момент и ее хотело бы уже сегодня достичь всякое плоское устремление, но которая, конечно же, для нас еще не доступна, то это делается не ради того, чтобы увеличить число утопий, в которых нет недостатка. Скорее, мы делаем это потому, что нам нужны строгие руководящие указания. Жертвы, которые требуются от нас, хотим мы того или не хотим, велики, — необходимо еще, чтобы мы согласились пойти на такие жертвы. Среди нас оживает склонность презирать «разум и науку» — это ложное возвращение к природе. Дело состоит не в том, чтобы презирать рассудок, а в том, чтобы подчинить его себе. Техника и природа не противоположны друг другу, если они так воспринимаются, то это первый признак того, что с жизнью происходит что-то неладное. Человек, который стремится извинить собственную несостоятельность, ссылаясь на неодушевленность своих средств, уподобляется той сороконожке из басни, которая обречена на неподвижность, занявшись пересчетом своих ножек.
На земле еще есть далекие долины и красочные рифы, где не раздаются гудки фабрик и пароходов, еще есть потаенные уголки, ждущие романтических бездельников. Еще существуют островки духа и вкуса, окруженные изысканными ценностями, еще существуют молы и волнорезы веры, к которым человек «может причалить с миром». Нам ведомы нежные наслаждения и приключения сердца, нам ведом и обещающий счастье звук колоколов. Все это пространства, ценность и даже возможность которых подтверждается нашим опытом. Но мы пребываем в рамках эксперимента; мы совершаем вещи, не основанные ни на каком опыте. Сыны, внуки и правнуки безбожников, для которых подозрительным стало даже сомнение, мы проходим маршем посреди ландшафтов, угрожающих жизни слишком высокими и слишком низкими температурами. Чем больше усталость единичных людей и масс, тем выше ответственность, данная лишь немногим. Выхода нет, нет пути ни вперед, ни назад; остается увеличивать мощь и скорость процессов, которыми мы захвачены. И как отрадно предчувствовать, что за динамическими излишествами эпохи скрывается некий неподвижный центр.