Рабочий. Господство и гештальт; Тотальная мобилизация; О боли
Шрифт:
Для духа, которому от рождения чужд ритм нашего пространства, этот процесс по всем признакам представляется загадочным и, может быть, даже безумным. Под безжалостной маской экономики и конкуренции здесь творятся удивительные вещи. Так, христианин скорее всего придет к выводу, что тем формам, которые в наше время принимает реклама, присущ сатанинский характер. Абстрактные заклинания и состязание световых бликов в центре городов напоминают безмолвную и жестокую борьбу растений за почву и пространство. Глаз человека с Востока с ощущением чисто физической боли увидит, что каждый человек, каждый прохожий движется по улице словно бегун на дистанции. Самые новые устройства, самые эффективные средства могут здесь продержаться лишь короткое время: они либо изнашиваются,
Вследствие этого здесь нет уже капитала в старом, статическом смысле этого слова; сомнительна даже ценность самого золота. Нет уже такого ремесла, которому можно было бы выучиться, чтобы затем достичь в нем совершенного мастерства; все мы лишь ученики. Средствам передвижения и производству присущи чрезмерность и непредсказуемость, — чем быстрее мы двигаемся, тем реже приходим к цели, а рост урожаев и производства всевозможных благ составляет странный контраст с растущим обнищанием масс. Изменчивы и средства власти; война на великих фронтах цивилизации предстает как лихорадочный обмен формулами из физики, химии и высшей математики. Грандиозные арсеналы средств уничтожения не гарантируют никакой безопасности; быть может, уже завтра мы разглядим, что у этого колосса глиняные ноги. Нет ничего постоянного, кроме изменения, и об этот факт разбивается любое усилие, направленное на обладание имуществом, на достижение удовлетворенности или безопасности.
Счастлив тот, кто умеет ходить иными, более отважными путями.
51
Итак, если мы усматриваем в гештальте рабочего определяющую и магнетически притягивающую к себе всякое движение силу, если мы видим в нем последнего и истинного конкурента, незримо опосредующего собой бесчисленные формы конкуренции, то мы понимаем, что эти процессы обладают своей собственной целью. Мы уже предугадываем тот пункт, в котором скрывается оправдание жертв, принесенных, по-видимому, в очень различных и далеких друг от друга местах. Завершенность техники есть один, и только один из символов, подтверждающих завершение этих процессов. Как уже было сказано, она пресекается с появлением расы, отличающейся высшей степенью однозначности.
Момент завершения технического прогресса фиксирован, таким образом, в той мере, в какой может быть достигнута совершенно определенная степень пригодности. Теоретически это завершение могло бы произойти в любое время — как пятьдесят лет назад, так и сегодня. Гонец из Марафона принес весть о не более предпочтительной победе, чем те, о которых сообщал беспроволочный телеграф. Когда волнение успокаивается, любой момент может сойти за исходный пункт для китайского постоянства. Если бы вследствие какой-нибудь природной катастрофы все страны мира, включая Японию, погрузились на дно моря, то достигнутый на этот момент уровень техники, вероятно, без изменений просуществовал бы столетия во всех своих деталях.
Средства, которыми мы располагаем, не только способны удовлетворить всем требованиям жизни; своеобразие нашего положения состоит как раз в том, что они дают больше, чем мы ожидаем от них. Так возникают ситуации, когда рост средств пытаются ограничить, будь то в договорном или в приказном порядке.
Эта попытка сдержать силу слепого потока наблюдается всюду, где выдвигаются притязания на господство. Поэтому государства стараются заслониться от необузданной конкуренции с помощью покровительственных пошлин; а там, где монопольные образования подчинили себе некоторые отрасли промышленности, изобретения нередко засекречиваются. Сюда же относятся соглашения, запрещающие военное использование определенных технических средств, — соглашения, которые нарушаются во время войны и которым по решению победителя придается монопольный характер, что по окончании последней войны и было сделано в отношении права производить ядовитые газы, танки или военные самолеты.
Таким образом, здесь, как и в некоторых других областях, мы сталкиваемся с волевым стремлением достичь большей или меньшей степени завершенности
Причину этого следует искать в том, что между человеком и техникой существует отношение не непосредственной, а опосредованной зависимости. Техника движется своим собственным ходом, и человек не может по своей воле оборвать его тогда, когда состояние средств покажется ему удовлетворительным. Все технические задачи должны быть разрешены, и постоянство в технике наступит не раньше, чем будет найдено это решение. Примером того, в какой мере увеличивается планомерность и прозрачность технического пространства, может служить тот факт, что по крайней мере часть таких решений является не столько удачной находкой, сколько результатом упорядоченного продвижения, которое в течение все более предсказуемого времени достигает той или иной отметки. Пусть и не в самой технической практике, но по крайней мере в идущих впереди нее частных науках уже существуют области, где можно наблюдать максимум технической точности, которая может дать вполне отчетливое представление о ее последних возможностях. Кажется, здесь остается еще сделать лишь несколько шагов, чтобы достичь очертаний последней формы, которая возможна в нашем пространстве. И именно здесь, к примеру, при рассмотрении достижений атомной физики, мы можем оценить то расстояние, которое все еще отделяет техническую практику от оптимальной реализации ее возможностей.
52
Если мы теперь захотим представить себе состояние, соответствующее этому оптимуму, то сделаем это не с целью умножить число утопий, в которых наше время не знает недостатка. Техническая утопия характеризуется тем, что ее любопытство направлено на то, как, каким образом все происходит. Оставим, однако, открытым вопрос о том, какие средства еще будут найдены, какие источники силы будут открыты и как их станут использовать. Намного важнее факт завершения как таковой, какие бы форм в нем ни вызрели. Ибо лишь тогда можно будет сказать, что средства обладают формой, в то время как сегодня они представляют собой лишь беглое инструментальное сопровождение кривых производительности.
Нет достаточно веского основания для опровержения гипотезы о том, что постоянство средств будет однажды достигнуто. Такая стабильность на протяжении длительных отрезков времени является, скорее, правилом, тогда как окружающий нас лихорадочный темп изменения не подкреплен никаким историческим примером. Продолжительность этой изменчивости ограничена: то в силу того, что оказывается сломлена лежащая в ее основании воля, то вследствие достижения ей своих целей. Поскольку мы полагаем, что видим такие цели, постольку рассмотрение первой возможности лишено для нас смысла.
Постоянство средств, какую бы форму оно ни принимало, подразумевает и стабильность образа жизни, о которой мы утратили всякое представление. Разумеется, эту стабильность не следует понимать как отсутствие трения в разумно-гуманистическом смысле, как последний триумф комфорта, но в том смысле, что надежный предметный фон позволяет отчетливее и яснее увидеть меру и степень человеческих усилий, побед и поражений, чем это возможно в рамках непредсказуемого динамически-взрывного состояния. Мы выразим это в предположении о том, что завершение мобилизации мира гештальтом рабочего создаст возможность для такой жизни, которая была бы соразмерна гештальту.