Рабочий. Господство и гештальт; Тотальная мобилизация; О боли
Шрифт:
Возникает вопрос, каким образом в то время, когда происходят и еще предстоят события столь небывалой важности, вообще стала возможна подобная смесь из жиденького идеализма и густо заваренной романтики. Тот ответ, что нам не остается ничего лучшего, хотя и будет наивным, но попадет в самую точку. Музейная деятельность представляет собой не что иное, как один из последних оазисов бюргерской безопасности. Она обеспечивает якобы самую доступную лазейку, в которую можно ускользнуть от принятия политических решений. Эта деятельность очень хорошо характеризует немца в глазах остального мира. Когда стало известно, что в 1919 году в Веймаре «рабочие представители» носили с собой в ранцах своего «Фауста», можно было предсказать, что бюргерский мир на какое-то время окажется спасен. Примитивная
Речь идет о своего рода опиуме, который приглушает чувство опасности и вызывает обманчивое ощущение порядка. Но эта роскошь нетерпима в ситуации, когда важно не говорить о традиции, а творить ее. Мы живем в тот период истории, когда все зависит от предельной мобилизации и концентрации находящихся в нашем распоряжении сил. У наших отцов, наверное, еще было время заниматься идеалами объективной науки и искусства, существующего ради себя самого. Мы же, напротив, занимаем вполне однозначное положение, когда дело состоит не в той или иной частности, а в тотальности нашей жизни.
В силу этого возникает потребность в тотальной мобилизации, которая перед каждым явлением личного и материального порядка должна со всей грубостью ставить вопрос о его необходимости. Государство же в течение этих послевоенных лет, напротив, занималось вещами, не только излишними, но и вредными для жизни, испытывающей постоянную угрозу, и пренебрегало всем тем, что является для существования первостепенным. Образ государства, который сегодня складывается у нас, должен быть ближе не к пассажирскому или торговому пароходу, а, скорее, к военному кораблю, где господствует простота и экономия, и где каждое движение совершается с инстинктивной уверенностью.
Что должно внушить уважение иностранцу, посетившему Германию, — так это отнюдь не сохранившиеся фасады прошедших эпох, не торжественные речи на столетних юбилеях классиков и не те заботы, которые становятся темой романов и театральных пьес; напротив, это будут добродетели бедности, работы и храбрости, в которых сегодня виден знак намного более глубокой образованности, чем та, о которой позволяет мечтать ее бюргерский идеал.
Разве не известно, что вся наша так называемая культура не в силах даже самому крошечному пограничному государству воспрепятствовать в нарушении своей территориальной целостности — и что, напротив, крайне важно, чтобы мир знал, что в обороне страны будут участвовать даже дети, женщины и старики, и что так же как единичный человек отказался бы от прелестей своего частного существования, так и правительство, если того потребует оборона, не замедлит в тот же час продать с молотка все сокровища художественных музеев тому, кто предложит наибольшую сумму?
Правда, подобные проявления высшей, а именно, живой формы традиции предполагают также и чувство высшей ответственности, чувство, для которого ясно, что теперь приходится держать ответ не перед какими-то отображениями, а непосредственно перед той первобытной силой, которая эти отображения порождает. Впрочем, для этого требуется подлинное величие иного рода. Но будем уверены в одном: если среди нас сегодня обретается еще подлинное величие, если где-то скрывается поэт, художник или человек веры, то мы распознаем его по тому, что он ощущает здесь свою ответственность и стремится исполнить свою службу.
Не нужно обладать пророческим даром, чтобы предсказать, что мы стоим не в начале Золотого века, а накануне больших и нелегких перемен. Никакой оптимизм не может обмануть нас в том, что масштабные столкновения никогда еще не были столь частыми и серьезными. Важно быть на высоте этих конфликтов, сплачиваясь в неколебимые порядки.
Но наше состояние — это состояние анархии, которая скрывается за завесой
Уже сегодня мы вправе сказать, что истощение сил, в сущности, преодолено, — что у нас есть юношество, которому известна его ответственность и ядро которого осталось для анархии неприступным. Невозможно помыслить, чтобы Германия когда-либо испытывала недостаток в добротной дружине. Как благодарно это юношество за каждую жертву, на которую его считают способным. Но дело состоит в том, чтобы придать этому столь податливому и восприимчивому природному материалу форму, которая соответствовала бы его существу. Такова задача, которая предъявляет самые высокие, самые серьезные требования к продуктивной силе.
И на что годятся умы, которые даже не знают еще, что никакой дух не может превзойти по глубине и мудрости дух любого солдата, павшего где-то на Сомме или во Фландрии?
Таков тот критерий, в котором мы нуждаемся.
60
Если мы поняли, что именно сегодня необходимо — стремиться к торжеству и утверждению, а если потребуется, то и приготовиться к решительной гибели среди этого крайне опасного мира, то нам становятся ясны те задачи, которым должно быть подчинено всякое производство, как самое высокое, так и самое простое. В остальном, чем более киническим, более спартанским, прусским или большевистским окажется наш образ жизни, тем будет лучше. Масштабом служит образ жизни рабочего. Важно не улучшить этот образ жизни, а придать ему высший, решающий смысл.
Столь же отрадной картиной, как и вид вольных кочевых племен, чья одежда состоит из лохмотьев и чье единственное богатство составляют лошади и драгоценное оружие, было бы и зрелище того, как мощный и дорогостоящий арсенал цивилизации обслуживается и контролируется персоналом, живущим в монашеской или солдатской бедности. Такое зрелище радует глаз мужчины и повторяется всякий раз, когда для достижения великих целей предстоит приложить немалые усилия. Явления, подобные немецкому рыцарскому ордену, прусской армии, Societas Jesu [40] , являются образцами, и следует помнить, что солдатам, священникам, ученым и художникам от природы свойственно иметь отношение к бедности. Это отношение не только возможно, но даже вполне естественно посреди мастерового ландшафта, в котором гештальт рабочего мобилизует мир. Нам очень хорошо знакомо счастье, состоящее в том, чтобы быть включенным в состав организаций, применяющих технику, которая проникает каждому в его плоть и кровь.
40
Общество Иисуса (т. е. Орден иезуитов) (лат.).
Перед нами раскрывается новый порядок обширных жизненных образований, охватывающий не только культуру, но и предпосылку самой культуры. Этот новый порядок требует интеграции всех отдельных областей, которые абстрактный дух все сильнее изолировал друг от друга и лишал взаимосвязи. Нас окружают состояния, обусловленные специализацией, однако дело даже не в том, чтобы устранить эту специализацию. Дело, скорее, в том, чтобы во всяком специальном усилии увидеть момент тотального усилия, чтобы постичь обманчивый характер всякого стремления, пытающегося ускользнуть от этого процесса. Это тотальное усилие есть не что иное, как работа в высшем смысле, то есть репрезентация гештальта рабочего. Только когда этот взгляд получит признание, только когда работа будет возведена в универсальный метафизический ранг и это обстоятельство отразится в государственной действительности, можно будет вести речь об эпохе рабочего. Только при этом условии будет определен и тот ранг, который может быть отведен музейным занятиям, то есть деятельности, которую ныне бюргер подводит под рубрику искусства.