Рабочий. Господство и гештальт; Тотальная мобилизация; О боли
Шрифт:
Таким образом, тип вполне может быть носителем творческого свершения. Совершенно особый ранг этого свершения состоит в том, что оно не имеет ничего общего с индивидуальными ценностями. В отказе от индивидуальности лежит ключ к пространствам, знание о которых утрачено уже с давних пор.
В этом месте следует еще раз коснуться одного возможного заблуждения, которое, впрочем, вполне должно было устранить ход предшествующего изложения: речь здесь идет не о каком-то ценностном противопоставлении единичного человека и общности, которая в консервативной диалектике выступает сегодня под видом народной, трудовой или культурной общности, а в социальной диалектике — под видом коллектива. В существенном смысле противопоставляются не единичный человек и общность, а тип и индивид.
Тип репрезентирует иной человеческий род, в сфере которого видоизменяется даже неизбежное напряжение, во все времена существующее
66
Наряду с другими странными ходами мысли наша эпоха породила мнение, будто подлинное свершение вполне возможно, если только ему не будут препятствовать специфические средства данной эпохи. Это особая разновидность возвращения к природе, и удивительно, что оно не происходит чаще, ведь возможность такого возвращения у индивида есть в любую секунду, при том условии, что он отказывается дискутировать о нем при электрическом свете или оповещать при помощи ротационной печатной машины.
Однако насколько святые пустынники убедительны уже в силу одного лишь факта своего существования, настолько же это не свойственно вымученному превосходству над своей эпохой, похожему на превосходство тех генералов, что выигрывали бы каждое свое сражение при условии, что в них применялось бы фитильное ружье.
Средства эпохи — это не препятствия, а пробные камни силы, и размах господства характеризуется степенью, в какой удается достичь единства в применении средств. Не стоит ожидать, что такая возможность придет оттуда, где еще присутствует ощущение решительной противоположности между механическим и органическим миром, в которой можно разглядеть предельно опошленную старую противоположность между телом и душой. Это ощущение есть не что иное, как выражение слабости, растерянности перед лицом крайне последовательного натиска со стороны иной, но никоим образом не чисто механической закономерности, которую и индивид, и масса должны ощущать как лишенную смысла. Кроме того, ни индивид, ни масса вообще не способны на подобающее овладение этими средствами; господство над ними пристало, скорее, жизни, которая репрезентирована в типе и его общностях. Оно является одним из признаков того, что человек стоит на высоте притязаний своего пространства и своего времени, и осуществляется в органической конструкции, в тесном и непротиворечивом слиянии жизни со средствами, которые находятся в ее распоряжении.
Бесспорно, средства отказываются служить везде, где речь идет о свершениях, которые носят индивидуальный характер и должны измеряться мерками музейных ценностей. Но заставляет задуматься тот факт, что, несмотря на это, таких свершений ныне не наблюдается, поскольку человек ведь, как и прежде, обладает инструментом всех инструментов, а именно рукой. Причина этого заключается в том, что такого рода свершения не соразмерны тем состояниям, в которые мы вступаем, и что рука, как и вообще всякий инструмент, отказывается служить там, где ей назначено прочерчивать линии, утратившие свое значение. В наше время огромные усилия расточаются на то, чтобы производить вещи, которые нельзя произвести одним только усилием. Соответственно мы сталкиваемся с недопустимым требованием видеть некое свершение уже в самом усилии, за которым, в конце концов, скрывается стремление к обретению своеобразия любой ценой.
Напротив, мы должны увидеть, что сегодня все события имеют большее своеобразие, нежели в индивидуальном мире. Следует добавить, что нужно зорко следить за той художественной средой, которая уже непричастна старым ценностям, а лишь паразитирует на них, поскольку именно о ней идет здесь речь. За будто бы безобидным донкихотством в отношении средств скрывается стремление отвлечь дух от того более сурового и чистого пространства, где должны приниматься великие решения.
Вот почему в Германии этих художников с полной уверенностью можно встретить в тесных связях со всеми теми силам, в облике которых в завуалированном или явном виде проступает их предательский характер. К счастью, у нашего юношества возрастает чутье к подобного рода связям; начинают догадываться, что в этом пространстве уже само обращение к абстрактному духу имеет ранг государственной измены. У этой новой разновидности доминиканского рвения хватает наглости жаловаться на то, что преследования еретиков прекратились, — но немного терпения, такие преследования уже подготавливаются, и ничто не стоит у них на пути, коль скоро стало понятно, что быть еретиком
Эти противоположности теряют всякое значение перед лицом гештальта; сформированное им мышление отличается тем, что умеет усматривать universalia in re [44] . Правда, необходимо знать, что вступление в мир гештальта изменяет всю жизнь целиком, а не только ее части; и что, скажем, в случае единства власти и права речь идет не о диалектическом синтезе, а о процессе тотального характера. То же самое справедливо и для отношения, которое существует между человеком и его средствами, — уже один тот факт, что это отношение понимается как отношение противоположности, враждебности, свидетельствует о недостаточной тотальности. Это ценностное различение механического и органического мира есть один из признаков слабости существования, которое будет сломлено натиском жизни, ощущающей неразрывную сращенность со своими средствами с той же наивной уверенностью, с какой зверь пользуется своими органами.
44
Общие понятия — эта сама сущность вещей (лат.).
А это как раз имеет место в случае типа, то есть того человеческого рода, в котором репрезентирован гештальт рабочего. Для него естественны те средства, которыми этот гештальт революционизирует мир, и тот факт, что он не противопоставляет себя им, служит одним из его отличительных свойств. Поэтому их наличие не мешает его свершениям, какой бы характер они не носили.
Эти свершения осуществляются в закрытом, таящем в себе свою собственную закономерность пространстве, и его оформление, какой бы облик оно ни принимало, нельзя мерить индивидуальными мерками. И если бы оказалось, что цель этого оформления состоит в разделении земной поверхности на шестиугольники сот или в застройке ее термитниками, — то суждение, раздающееся из другой жизненной сферы, все же не могло бы повлиять на этот процесс, подобно тому' как для зверя остается совершенно безразличным, представляется ли он человеческому взору прекрасным или безобразным. Чем отчетливее тип осознает в себе качество расы, тем увереннее он будет создавать свои формы и тем сильнее средства будут менять свой смысл, — или, скорее, тем яснее смысл их устройства будет проступать в суете мастерового ландшафта.
Пока можно констатировать, что средства вторглись во все области жизни, мобилизуя и вместе с тем разрушая их, — в том числе и в такие древние занятия, как земледелие, путешествия по воде и суше или война. Такую же двойную роль играют они в преобразовании ландшафта, в архитектуре и в подготовке странных и грандиозных космических игр, чей истинный смысл откроется лишь тогда, когда будет исчерпана роль индивида, который не способен этот смысл выразить. Само наличие этих средств вынуждает считаться с ними, то есть им присущ высший революционный ранг, и характерные для массы и для индивида формы не в состоянии сопротивляться их наступлению ни на полях сражений, ни в экономике, ни там, где речь идет об оформлении. Однако дело не в том, чтобы сопротивляться им, а в том, чтобы пользоваться ими как естественными инструментами, данными нам для овладения миром и для его оформления. Способность к этому доказывает, что жизнь связана с единственной властью, которая сегодня может обеспечить господство, а именно с гештальтом рабочего.
Вероятно, следует еще раз указать на то, что присущий средствам революционный ранг заключается в их репрезентативном характере, а не в объеме их динамической энергии. Не существует средств самих по себе, и ни с чем не связанная механика представляет собой один из предрассудков, изобретенных абстрактным мышлением. Одновременное появление определенных средств и определенного человеческого рода зависит не от случая, а вписано в пределы высшей необходимости. Поэтому единство человека и его средств есть выражение более высокого единства.