Работа над ошибками
Шрифт:
— Ничего. Я понимающий. Короче: сначала женись, а потом спать со мной ложись. Это сказать хотела?
— Ну тебя, массовик-затейник, — фыркаю я. Он не услышал самого главного, пропустил все мимо ушей. А могло быть как-то по-другому? Не готовилась я с речью, и если подготовилась бы — все без толку. Это не мой человек, это чужой приз.
— А Вероничка не думала, что серьезные отношения не возникают на пустом месте? Или мормон заочно уже замуж звал?
— Нет. Пока не звал, — пора заваривать чай и говорить о чем-то постороннем. Я свой выбор уже сделала: никаких переездов
— Правильная Вероника, что же мне с тобой делать? — цокает языком Стас, поднимаясь со стула, — Может, бросишь свою правильность, детка? Что тут такого — немножко пожить у меня?
— Я же не просто у тебя жить буду.
— Конечно. Спать со мной будешь. По-моему, ты была в тот раз очень даже за.
— Сядь, Стас, — зло бросаю я, — надоели твои насмешки, знаешь?
— Сижу-сижу, дорогая, — Стас опускается на стул, — так в чем суть-то? Я вроде и нестрашный, и знаешь ты меня прилично, и столько вместе пережили. Да и вроде бы я нравлюсь тебе, дорогая. Что мешает еще более близким отношениям?
— Все мне позволительно, но не все полезно.
— Это кто сказал? Вроде у Бродского такого не читывал, — Стас в недоумении.
— А ты книжку раздобыл, что ли? Это не Бродский. Это из Нового Завета…
— Ой, бл…дь. Говорю с бабой о сексе, а она Библию цитирует. А я еще ее слушаю. Капец. Дожил, — сокрушенно качает головой Стас и глубоко вздыхает, — в общем, понятно. Значит, вообще никак с этим, да? Ну хоть просто поживи. Обещаю: приставать не буду. Вероника, дело серьезное, дорогая, пойми. Это не школа твоя, это большие дядьки, которые могут быть с тобой ох как непочтительны. Я не смогу помочь, если буду не рядом. Конечно, могу у тебя ночевать, но здесь места маловато как-то. И ты такая вредная, что, скорее всего, постелешь мне рядом с Тузиком.
— Жужик со мною на кровати спит.
— Ни хрена себе. Хорошо устроилась, псина! — Стас нагибается и смотрит на Жужика, замершего напротив под стулом. Пес издает слабое рычание.
— Ага, я тоже так считаю. Слышь, махнемся местами не глядя?
Снова слабое рычание.
— Прекрати дразнить собаку, Стас! — незаметно для себя превращаюсь в строгую учительницу. Стас хмыкает:
— Жужик твой согласен.
— Его хозяйка не согласна. Больше не говорим о Лене, хорошо? Все будет нормально.
— Давно я тебе страшных историй не рассказывал. Знаю их немало. Что, опять начнем?
— Не стоит. Прекрасно помню.
— Налей тогда чаю, что ли. Вас, баб, не переспоришь, — Стас в печали ерошит волосы, — ну хоть завтра ко мне на День рождения придешь, Вероничка? Часиков в семь?
— А кто будет там у тебя? — спрашиваю осторожненько. Конечно, я еще давно обещала Стасу, что приду, но уточнить стоит.
— Ты да я. Да мы с тобой. Шахматные партии — обязательно. Никаких шашек, мадам. Не хотите секса, как хотите. Мое дело предложить. Но о моей квартире еще подумай. И звони в любое время, как станет страшно. Я серьезно. И никаких Егоров, слышала меня? Если еще уроки нужны по рукопашке или помощь, только свистни.
— Э-э, нет. Все, благодарствую. Потренировались —
— Как знаешь, — и мы достаточно спокойно общаемся дальше. Стас все-таки припугивает меня парочкой историй из своего прошлого, но больше ничего не говорит о сексе. Вообще ничего. Постепенно я расслабляюсь и радуюсь про себя, что эта грань наших отношений теперь прояснена и регламентирована.
Больше никаких лишних мечтаний. Малыш отдал торт взрослым целым и невредимым.
Такие, как Стас, не приемлют отказа. Обычно они просят или предлагают только один раз. Если нет — ищут более сговорчивую женщину. Сколько я повидала подобных…
Я же смирюсь, что упустила мечту, которая прямо сейчас могла бы сбыться. Это была неправильная мечта. «Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною».
Время — час ночи. Полседьмого — на пробежку. С ноября Стас позволял себе более долгий сон. А Вероника, кстати, вообще переставала бегать.
Стас колдовал в своей комнате над бокалом с мартини. Плеснул себе немного в бокал, бросил льда, и уже час как сидит в кресле, смотрит в окно и потягивает заморскую дрянь.
Кресла отродясь не стояли в комнате Стаса. Большой шкаф, узкая кровать, куча гантелей в углу, штанга, шведская стенка по его собственному чертежу да прикроватная тумбочка с будильником на ней — Стас привык к небольшому количеству вещей, к армейскому аскетизму. «На х. на тебе куча вещей, Счастливчик? На тот свет все не утащишь…». У Командира было свое мнение на любой вопрос.
Стас уставился на бокал. Кресло он притащил из другой комнаты: захотелось посидеть с комфортом. Теперь не мог себя из этого кресла вытащить. И ведь не пил почти, так, несколько глотков…
В тусклом свете декоративных диодных лампочек Стас мог видеть только смутные очертания на небольшой фотографии в рамочке под стеклом, висящей на стене. Но Стасу не нужен был свет. В любую секунду он мог закрыть глаза и представить ее до мельчайших подробностей. Он специально убрал эту карточку под стекло, боясь замусолить или порвать. Слишком мало их было, этих фотографий. Предпочитали не фоткаться.
Командир, Стас, Тоша и Пуля. Тогда молодые, дружные, застыли навсегда на небольшом фото. Оно чуть выцвело и помялось, но на нем все равно видны синие-синие смеющиеся глаза Пули. Безбашенный Пуля, главный герой-любовник всего Кавказа, один из лучших снайперов, которых встречал Стас. Худощавый, синеглазый. Злой на язык и скорый в суждениях.
Стас не мог его бросить, когда он влюбился — а влюблялся он часто — в дагестанку. О-о, это было что-то. На свой страх и риск караулил Стас эти свидания. «Счастливчик, ты придурок, зачем идешь с ним? Вот настучу Командиру на вас с этим членом ходячим, понял?»
Тоша. у Тошки все сложилось хорошо: работает где-то в Москве, растет сын у них с женой, и растолстел пухлячок еще больше. Ну и слава Богу.
А дагестанка недолго любила Пулю: сделала ручкой и ему, и всей своей дагестанской семье, смотавшись то ли в Москву, то ли в Питер, то ли вообще в Европу.