Работа по распределению
Шрифт:
– Шо Милана наробыла? – с тревогой спрашивает она.
– Не волнуйтесь, – успокаиваю я женщину. – У вас хорошая дочь.
– Заходьте в хату, – приглашает меня хозяйка.
В комнате чисто. Везде: на рушниках, скатерти, покрывалах, занавесках – богатая вышивка. На окнах цветет герань.
– Сидайте… Вот горячи пирожечки. Вот молочко…
С трудом сдерживаю слёзы: мне кажется, что я попала на Кубань к бабушке Тане: та же речь, та же сердечность…
– Вот мои дивчата, – показывает женщина своих детей. – Мильку вы уже знаете. Она старшенька…
Все девочки, как куклы-матрешки, отличаются только ростом. У них, как и у матери, глаза-васильки, правда, волосы почему-то рыжие…
Ем пирожок, пью молоко, и мне так хочется перейти на тот же язык, и я с трудом сдерживаю это желание.
Меня провожают всей семьей.
– Гукайте Галаевых, а то у их зла собака… – советует мне добрая женщина.
Стучу в калитку камнем. Пёс бросается на забор и готов его разметать… Из дома, из разных выходов, выбегают одновременно две женщины, молодая и пожилая.
– Мне нужна Галаева, – спрашиваю я.
– Мы Галаевы, – отвечают они.
– Кто из вас мама Микаила?
Молодица уходит, а на меня вопросительно смотрит пожилая женщина.
Черный платок надвинут на лоб. Наполненные тоской глаза. Скорбно сжатые губы…
– Я классный руководитель вашего сына… Хотела бы побеседовать с вами…
Женщина загоняет пса в сарай и приглашает меня на свою половину.
В комнате полумрак: тёмные тяжёлые гардины, тёмный, почти чёрный ковёр на стене, такие же покрывала на кроватях.
– У вас горе? Почему так грустен Микаил? – спрашиваю я.
Галаева молчит, глядя в одну точку. И я вдруг понимаю, что зря потеряла время, что могла бы проверить партию тетрадей, отдохнуть или поесть…
Но вдруг в помертвевшем взоре появляются живые искорки, и женщина жалуется:
– Когда-то я была счастливой… Любил муж, и мальчики были весёлые… Муж купил молодую жену, редко приходит на мою половину…
Больно мне… Не хочу жить…
– Как помочь ей? – думаю я. – Может, поговорить с Галаевым, чтобы он пожалел жену, поддержал её, дал глоток воздуха… Но станет ли он слушать русскую?
Не знаю, что и сказать… Протягиваю руку, беру в ладони высохшие пальцы, ласково глажу их и шепчу:
– Я буду приходить к вам… Надо жить: у вас такие золотые дети…
Чувствую, как теплеет её взгляд: тяжело одной переносить беду, а несколько добрых слов могут спасти душу. А кто помог бы мне? Совсем запуталась… Чего ищу, не знаю… Часто копаюсь в прошлом… Порой становится страшно: что-то случилось со мной после встречи с Игорем: могу общаться с мужчинами, но только общаться: мысль о близости с кем-либо приводит меня в ужас… А я ведь так люблю детей! Не брать же их в детдоме! Сказать бы этой женщине, что она по-своему счастлива: сама любила и её любили, родила таких сыновей, так что утешать надо меня, да некому…
Отпускаю ладони Галаевой: пора идти. Опаздываю: надо замещать уроки…
– Почему вы работаете в Маринином классе? Где моя девочка? –
– Вы Маринина мама? – догадываюсь я: те же огромные карие очи, тот же высокий лоб, толстая коса удавом сжала голову. Значит, коллега наврала: не было никакой аварии, а я, дура, работаю в две смены, замещаю в школе всех гуляк, не пишу отцу писем, валюсь с ног.
– А вы не лежали в больнице? – задаю почему-то этот бессмысленный вопрос, заранее зная на него ответ.
– Как видишь, жива и здорова… Да что же случилось с моей девочкой?
– Уехала лечить вас… – грустно шепчу я, вдруг вспомнив, что идёт урок, что нас слушают дети…
– Ребята! – приказываю я школьникам. – Отпускаю вас сегодня рано, но если кто в коридоре от радости закричит, то просидит у меня в кабинете ещё четыре часа…
Видно, угроза моя подействовала: дети без шума покинули школьное здание.
– Скоро привезу Марину… Догадываюсь, где она… Думаю, опять бывший муженёк дорогу ей перешёл: любит она его проклятого… Чуть поманит её пальцем – она за ним, как собачонка, ползёт… Помилуются месяц-другой – потом зятёк напьётся, наговорит ей гадких, пошлых слов, подерутся и опять расстанутся на год… Вот такое нам наказание… – со слезами на глазах рассказывает огорчённая женщина.
– Не может быть, – удивляюсь я. – Марина такая сильная, боевая…
– Все мы боевые до поры до времени, а счастливых видела немного… – прощаясь со мной, горько говорит Маринина мама.
Сажусь за учительский стол, заваленный тетрадями. Тетради – это самое страшное в моей работе. Сколько их? Всё время, вся жизнь уходит на них. Может, что-то бы создала своё, а я каждый день испещряю красными чернилами сотни страниц и не знаю, нужно ли это детям?
– Спасибо тебе за всё! – громко говорит кто-то, и на стол падает коробка шоколадных конфет.
Приподнимаю голову: рядом в шикарном костюме стоит молодой человек, стройный, гибкий, юный… Тонкие черты лица. Славно выточенный нос, искусно вырезанные губы, не знаю, какой талантливый художник создал эти чудные глаза и брови…
– Это наш красавец Али пожаловал, – догадываюсь я, и мне становится весело уже потому, что его красота абсолютно не волнует меня, что у меня уже выработался иммунитет на таких мужчин. Отдаю ему его тетради и как ребёнок радуюсь, что стопок стало меньше. Всё: не хочу больше проверять. Лучше пойду к Наташе в роддом. Там я нужнее.
Подруге плохо – к ней не пускают… Стучу в окно – мне передают записку. На клочке бумаги корявым почерком нацарапано:
"Верочка! Большое спасибо за передачу! Чувствую себя еще неважно, но мой Русланчик здоров, похож на Сулеймана, такой же красавчик…
Сообщи, почему он не приходит? Что случилось? Я так волнуюсь…
Наташа."
Знаю, что надо рассказать подруге о женитьбе Сулеймана, но пусть немного окрепнет. Не хочу добить её этой новостью: горькая правда не всегда полезна.