Работорговец (Русские рабыни - 1)
Шрифт:
– - Заметил, как в поселке вонять стало?.. То-то. А все потому, что уголь уже не тот. Дерьмо, а не уголь. Вот его креозотом и пропитывают, чтоб хоть горел. Народ-то его, знаешь, как прозвал? "Угарным"!.. Какая жисть, такой и уголь...
Мог бы и не рассказывать. И про креозот, и про прозвище угля Мезенцев знал не хуже Ивана. Ему самому эта вонь дома надоела.
Бумага сгорела, оплавив сахар и превратив его в темную карамельную крошку. Иван тут же поровну ссыпал его алюминиевой ложкой с колосника в две жестяные кружки, предусмотрительно наполненные кипятком, поднес
– - А что?! Мировая вещь: цвет красный, как у цейлонского чая, значить, запах...
– - сморшил узкий загорелый лоб раздумьем. Запаха никакого не было, но что-то ж требовалось сказать, и он все-таки закончил: -- Запах качественный. А вкус... Это и ежу понятно -- сладкий вкус!
Отхлебнув горячего и вправду сладкого, но совсем безвкусного "чаю", Мезенцев спросил:
– - Вы ничего сегодня такого подозрительного в районе дома Прислонова не замечали?
Губы Ивана недовольно сжались. Если б что и заметил, милиции б ничего не сказал, но в том-то и дело, что кроме приезда соседа больше ничего он и не видел, поскольку ходил на шахту пробивать свои законные пять тонн угля на зимнюю топку. Вместо угля дали бумажку, что уголь будет, но когда -неясно.
– - А чего мне туда пялиться? Меньше знаешь -- дольше проживешь. У меня и без того забор... Вон -- угля в сарае нету, картошки -- еще меньше... Понимаешь, когда картошка по весне цветет, дождь надобен. А его об этом годе как раз и не было. Два ведра посадил -- ведро собрал...
– - А люди к нему никакие не приходили?
– - О-о! Я ж тебе не похвастался: дочка из Москвы свою фотку прислала! Ща покажу!
Он снова полез в шкафчик, погремел там уж было уснувшими банками и вытащил на свет залапаный конверт.
– - Погляди!
– - протянул вынутую из него цветную фотографию.
– Красивая она у меня, коза! Вся -- в мамашу! Вишь, какое платье!.. Пишет, что триста долларов с лишком стоит. Не врет?
– - Я думаю, не врет, -- ответил Мезенцев, хотя ничего ни в платьях, ни в ценах на них не понимал.
– - Да-а-а... Триста "зеленых"... Это мне, почитай, полгода пахать надо в забое.
– - Переводчица?
– - почему-то спросил Мезенцев.
Что-то было в этой длинноногой светловолосой девице с нагло-красивым лицом и еще более наглым взглядом, что без слов обозначало ее близость с западом, с супермаркетами, с отливающими лаком иномарками.
– - Не-а, -- простодушно ответил Иван.
– - Я и не знаю, кем она там. Пишет, что в гостинице работает, ну, где иностранцы проживают... Нам как-то тыщу баксов передала с одним знакомым оттуда, из самой Москвы. Я уж так обрадовался, думал мотоцикл купить, а жинка психанула и назад тому знакомому отдала. Кто его знает, об чем она подумала? Она у меня женщина издерганная...
– - Дочка ваша... она давно в Москву уехала?
– - хотел спросить о Прислонове, но опять спросил не о том.
– - В Москве-то она с полгода... Не больше, -- поскреб Иван черными ногтями лысеющую макушку.
– - Уехала она года как два тому с танцгруппой за "бугор"...
– - С чем?
– - насторожился
– - С танцгруппой... Объявление в газете прочитала, что какая-то хвирма набирает девок танцевать в заграничных ресторанах. А что? Хорошее дело: и людям приятно, и заработок есть. У нас же все округ стоит: шахты, заводы и прочее. А если чево и работает, то туда не прорвешься.
– - А название фирмы не помните?
– - Хвирмы?.. Да чего-то сладкое... Или "Сиропчик", или "Ягодка". Так детские садики раньше называли.
– - Может, "Клубничка"...
– - Похоже. Может, и "Клубничка". Почти со сливками, -- Иван присел к печной дверке, распахнул ее и сунул в жар "жигало" -- стальной прут, каким в здешних местах обжигали остатки перьев с кур.
– - Года полтора от нее ни слуху ни духу не было. Потом из Москвы уж отозвалась. "Работаю, -говорит, -- по той же специальности, что и за границей. Работа трудная, но денежная".
Вытащив "жигало", Иван поднес его раскаленный конец к сигарете, плотно обжал ее в затяжке сухими маленькими губками.
– - Может, все-таки по пять капель?
– - настойчиво попросил Мезенцева.
Но гость думал о чем-то своем, и Иван, пошурудив едко-вонючую жаркую кучу угля, прикрыл дверку, положил "жигало" на стальной поддон для жужелицы и тоже стал молчать.
Приторный запах креозота растаял, ослаб, но зато появился другой -горький и едкий запах горелой пластмассы.
– - Химзавод стравливает, -- самому себе сказал Иван.
– - Начало десятого...
Мезенцев почувствовал себя неуютно. Внутри ожил какой-то стержень и закрутился-завертелся, вывинчивая его и требуя действий. Сидя он его остановить уже не мог.
– - У тебя туалет-то где?
– - спросил о том, о чем и спрашивать-то не хотел.
– - А как выйдешь, и налево, во дворе... Токо осторожно, а то он деревянный, шатается.
– - Я быстро, -- опять не то сказал Мезенцев и вышел на улицу.
Ночная тьма сразу опала на него. Морозец защекотал нос. Явно холодало, и он выдохнул открытым ртом. Наверное, от губ отделилось облачко пара, но он его не увидел.
Ни в какой туалет ему не хотелось. Стержень все вращался и вращался, заставив его пройти к забору. Запах жженой пластмассы стоял в голове. Такое впечатление, что жгли ее именно там, под черепом, а не на невидимом отсюда химзаводе.
– - Я ж тебя просила никуда ее не отпускать!
– - зло произнес кто-то на улице и грязно и длинно выругался, отчего Мезенцев тут же воспринял этот голос скорее мужским, чем женским.
– - У меня б жили, она б не сбегла!.. Так ты ж забоялась... "Я в сарае у Нюськи! Я в сарае у Нюськи!" -- явно перекривила собеседницу старушонка. Вот точно старушонка по голосу.
Мезенцев посмотрел на противоположную сторону улицы, и стержень внутри него сразу остановился. По желтой полосе света, под редким, чуть ли не единственным на улице фонарем ходко двигались вдоль забора две фигуры: среднего роста с растрепанными волосами -- явно девчонка и карлик, с головы до ног закутанный в коричневый платок.