Работорговец (Русские рабыни - 1)
Шрифт:
13
Странная штука -- душа. Одновременно, в одну и ту же секунду, в ней могут уживаться и горечь, и радость, и хорошее, и плохое. Словно там, внутри, и нет между ними никакого конфликта, а мирно уживаются они как две стороны одного и того же, одного и того же.
У Ольги не было таких мыслей в голове. Молодости некогда задумываться о вечном. К тому же Ольга почти бежала и не до мыслей ей было вовсе. Но в душе, похожей на бесконечную, бескрайнюю вселенную, двумя обжигающими звездными сгустками медленно раскручивались горечь и радость, горечь и радость. Горечь от того, что все-таки
Бабка свернула в проулок, по-лыжному заширкала по твердеющей грязи растоптанными, на лыжи с загнутыми носами как раз и похожими сапогами из кожзаменителя, а Ольга пошла напрямик, к шоссе. На рейсовый автобус надежды не было -- они днем-то ходили так, как им вздумается, и появлялись тогда, когда их не ждешь, и не появлялись, когда, наоборот, ждешь, -- но попутку она могла и тормознуть. Правда, с такой рожей...
Подушечками пальцев Ольга осторожно тронула щеку. Кровь схватилась корочкой. Наверное, следы от ногтей легли по лицу полосами, потому что именно так они ощущались под пальцами, и теперь лицо походило на тюремную робу, какой она была -- судя по тем редким фильмам, что Ольга видела -- до революции, но Ольга могла об этом только догадываться. В кабинете Слона при этой дурацкой свечке, делавшей все вокруг похожим на келью монастыря, а не на хазу вора, ей некогда было изучать физиономию. Когда пришла врачиха, она послала ее подальше. А потом, с появлением бабки, все произошло так быстро, что она и забыла, есть ли у нее лицо. И вот теперь, в предощущении своего голосования на шоссе, она вновь о нем вспомнила.
Провела по другой щеке, лбу -- и отлетела к забору.
– - Не двигаться! При попытке побега -- стреляю!
– - кто-то высокий и мрачный стоял почти вплотную к ней и пугающе близко держал пистолет. От него пахло едким печным дымом и одеколоном.
– - Ты чего, кореш?!
– - вдруг вспомнила Ольга, что все-таки была только что не у какого-нибудь хмыря, а у самого Слона, хозяина поселка и окрестностей, а еще ей почему-то улыбнулся Зуб, хозяин города, а может, и области.
– - Охренел, что ли?! Я ж своя, понтовая...
– - Ольга Забельская, вы арестованы!
– - дохнул на нее до противного сладким ароматом изо рта человек, и по четкости фразы она сразу поняла: мент.
Что-то бросило ее вперед, на человека, маневр был похож на тот, что она применила с невестой Слона. Но теперь перед ней стояла все-таки не худосочная девица. Ольгу отбросило назад, к забору, словно от ударившей боком автомашины.
– - Без глупостей!
– - опять сладко дохнул человек и показался ей еще противнее. От него пахло как-то не по-мужски, не так едко-дурманяще, как от охранника.
В тишине, которую оставляли тишиной даже взбрехивающие по дворам голодные собаки, в липкой страшной тишине что-то щелкнуло, и Ольга ощутила неприятный холод на запястье. Человек дернул это запястье, и она поняла, что он приковал ее к себе наручниками.
– - Сука ты!
– - прошипела
– - Тварь распоследняя! Учти: теперь на тебе кровь!
– - Это почему же?
– - удивился Мезенцев.
– - Кожу на руке я вроде не ободрал.
– - А потому... потому...
– - и все-таки решилась: -- А потому, что сейчас, может, Ирку убивают... Из-за тебя, гада!..
– - Почему из-за меня и кто такая Ирка?
– - хмуро спросил Мезенцев, хотя уже и так понял, что речь идет о Конышевой.
– - Я спасать... спасать ее бегла, а ты...
– - От кого -- спасать?
– - От урода одного... одноглазого... Она к нему, ду-ура, поперла...
– - Адрес?
– - тихо, но властно произнес Мезенцев.
– - На улице Ленина, в центре, -- сказала Ольга, словно и так не ясно было, что улица Ленина, если не успели переименовать, в любом городе России в центре.
– - Дом я покажу...
В попутке, стареньком "жигуленке", который Мезенцев поймал как-то сразу, безо всяких мытарств, они быстро доехали до нужного адреса. В свете мелькающих вдоль дороги фонарей Ольга успела рассмотреть своего нежданного попутчика: светлые волосы, вытянутое, какое-то даже пацанячье лицо с торчащими в стороны ушами, а так -- ничего особенного. Ни волевого подбородка, ни размочаленного в драках носа. Встретишь на второй день где-нибудь на улице -- уже и не узнаешь.
– - А как ты меня вычислил?
– - все-таки не сдержалась она.
– - По запаху, -- вспомнил Мезенцев едкую вонь жженой пластмассы.
– - Как собака, -- грубо, с вызовом произнесла Ольга.
– - Стараюсь, -- ответил он.
Больше они не разговаривали. Ольга матюгала его мысленно. Он так же мысленно на эти матюги не отвечал.
На площадке, уже у двери квартиры с искомым номером, Ольга первой прервала соревнование по молчанке:
– - Не звони, все равно не откроют.
– - Мне откроют, -- властно сказал Мезенцев.
– - Я -- милиционер.
– - Тем более не откроют. Сейчас бандюг, переодетых ментами, больше, чем самих ментов.
– - Ну, ты не преувеличивай!
Ему трудно было разговаривать с девушкой, к которой он еще с посадки в машину, когда он увидел ее лицо и когда, несмотря на все вопросы, так и не узнал, отчего оно такое изодранное, испытывал лишь жалость. И если бы не ее манерная грубость, он бы, может, и наручники отстегнул.
– - Не дави!
– - опять упрямо потребовала Ольга.
– - Он сразу врубится, что застукали. Ты знаешь хоть, к кому пришли?
– - К кому?
– - К бывшему энкавэдэшнику. Он в свое время, еще до войны, по приговору "тройки" расстреливал, потом зоны охранял. Садист еще тот...
Мезенцев все-таки позвонил. Глазок в двери Ольга тут же прикрыла пальцем свободной руки. Черная дерматиновая обивка молчала и почему-то напоминала креп на гробе. Никто не открывал, хотя еще с улицы по освещенным окнам на нужном, пятом, этаже Мезенцев определил, что в квартире кто-то есть.
После новой серии звонков, закончившихся так же безрезультатно, Мезенцев повернулся к двери соседней квартиры и нажал уже на их кнопку. Открыл огромный хмурый мужик в серой застиранной майке и спортивном трико с вытянутыми коленками.