Радость моя
Шрифт:
Но Гатши только улыбалась Пурни и в очередной раз бежала за мальчиком в сад исполнять свой танец.
Когда Гатши исполнилось четыре года, ее, как и было обещано, отдали в храм Шивы для обучения мастерству девадаси – храмовых танцовщиц. Гатши прочили славу и успех, ведь, ни разу не видя девадаси за служением, она двигалась ничуть не хуже них. Лишь только одно омрачало ее жизнь: девочка не могла следовать строгим правилам сакрального танца, ибо движения ее шли прямиком из сердца.
– Гатши! – врезался в своды танцевального зала голос старшей
Гатши замирала, вставала в нужное положение, и с каждым точным движением, что повторяла за учителем, выплескивала она из тела свой талант.
– Ну что же ты за несносный ребенок такой? – снова кричала Чандра Ма и ударяла девочку тонкой тростниковой палкой по ногам. – Почему ты никак не можешь запомнить даже пары простых жестов? Твое тело совсем не подвластно тебе! Если ум твой не обуздает этого упрямого осла, то ты так и будешь танцевать в пыли на пороге своего деревенского дома!
После изнуряющих занятий Гатши бежала в прихрамовую манговую рощу. Почти каждый деньтуда прибегал ее деревенский друг и какое-то время они просто сидели молча на камне. Гатши наполнялась силой в этом молчании.
– Чандра Ма говорит, что мое тело – это упрямый осел, и если я не научусь управлять им, то она навьючит меня тюками и отправит домой на четвереньках.
– Глупая она, твоя Чандра. Когда умом одолеваешь танец, ты достигаешь всего лишь мастерства. Но когда танец одолевает ум, ты достигаешь Бога!
– Иногда ты говоришь такие сложные вещи, что я тебя не понимаю. Я не люблю так! – по-детски капризничала Гатши. – Люблю, когда ты просто смотришь на меня.
Они помолчали.
– Почему ты никогда не приходишь в храм поглядеть, как я танцую?! – Гатши спрыгнула с камня и заглянула мальчику в глаза. – С тобой у меня получается куда лучше, чем без тебя!
– Не могу. Видишь ли Гатши, люди построили этот храм для Шивы, но Шиву туда не пускают, а я не люблю ходить в те места, где мне не рады. Вот поэтому мне приходится смотреть на твой танец здесь, в манговой роще. Станцуй для меня, Гатши, как делала это всегда, станцуй от сердца, как умеешь только ты, и ни о чем больше не думай! Обо всем другом за тебя подумаю я.
И Гатши танцевала. Танцевала так, что за ней танцевали и небо, и Солнце, и Луна и все звезды вместе взятые.
То ли ещё будет
Поздней весной 87-го года, когда полуденное солнце припекало уже настолько крепко, что хотелось от него спрятаться, возвращался я из области на своём «жигулёнке» в город. В районе птицефабрики, на перекрёстке, тормозит меня мужик: голосует чуть ли не на самой дороге, грозясь под колёса попасть. Чтобы не наделать беды, я резко остановился, а он – шустрый такой – вцепился в ручку двери, а через открытое окно уже и голову в салон просунул.
– Куда прёшь?! Жить надоело? – взъелся на него я.
Мужичок
– Подкинь, земель, до города. Рубль заплачу. – И опять улыбается. Мне подумалось, что, будь у него хвост, как у собаки, он бы им вилял направо и налево что есть мочи – до того был рад своей удаче.
Смотрю на него – мужичок нестарый, одет скромно, но аккуратно. От всего его вида – от заношенной, но чистой кепки на поредевших волосах до выглаженных брюк и крепкого старомодного пиджака – веет чем-то простым и весьма располагающим.
– Садись, – говорю я, снимая машину с передачи.
– Вот спасибо! – обрадовался тот. – Вот удружил! А то на автобус опоздал, а мне в город срочно надо, теперь на перекладных добираюсь.
Мужичок оказался рослым. Запихнул себя в салон будто по частям: сначала верх, потом ноги подтащил; кепка в крышу автомобиля упёрлась. Снял он её, положил на колено и аккуратно расправил.
– Куда торопишься? – спросил я, отъезжая от обочины. – Что за срочность такая, что под колёса кидаешься?
– В город пивка попить, – ответил мужичонка и расплылся в улыбке, словно кот, налупившийся сметаны. – Мне моя три с половиной рубля дала. – На этих словах он достал из кармана пиджака аккуратно сложенные купюрки и продемонстрировал их мне. – Иди, говорит, отдохни, а то, поди, надоели мы тебе.
– Хорошая жена, раз за пивом отпускает, – хохотнул я. – Мне бы такую!
– Э-э-э, – укоризненно протянул мужик, – ты, поди, городской, всегда пивка можешь хряпнуть, а я из деревни. У нас там пива хорошего отродясь не было. А я разливное люблю, холодненькое. Вот и приходится в город как на праздник ездить. Да к тому же у меня отягчающие эти… как их… обстоятельства. Во! – сказал он и многозначительно поднял указательный палец.
– Что ж за обстоятельства у тебя такие, после которых жена тебя ещё и за пивом отправляет? – Тут уж я заинтригован был.
– А такие у меня обстоятельства, что в доме десять баб: одна жинка да девять дочек, не считая тёщи.
– Сколько?! – переспросил я, не веря своим ушам и чуть не ввалившись левым колесом в выбоину. – Девять?
– Девять-девять, – вздохнул мужик.
– Врёшь!
Тот хитро улыбнулся и потянулся к лацкану пиджака:
– У меня паспорт с собой, – ответил он и выудил из внутреннего кармана аккуратный документ в самодельной полиэтиленовой обложке, поискал нужную страницу и протянул мне:
– Во, смотри сам.
Для такого дела я даже на обочине притормозил. В графе «Дети» аккуратными почерками работников паспортного стола были выведены имена десяти девочек!
– Погоди! – аж присвистнул я и почесал в затылке. – Ты же сказал, у тебя девять девок, а тут десять!
Мужик наклонился, заглядывая в страницу.
– А, ну да! – опомнился он. – Десять. Первая дочь от предыдущего брака. А от второй жены – девять.
– Ну ты даёшь, земеля! Как же ты умудрился столько снегурок-то настругать?