Ракета в морг
Шрифт:
— Ты… ты же не имеешь в виду? — с надеждой спросила Вероника. — Зачем мне? Зачем, ради всего святого, мне? — Её передёрнуло. — Некоторым мужьям можно быть ревнивыми. Слегка. Муж, который сам только пол-человека… Хилари.
— Да, моя дорогая?
— Я тебе больше совсем не нравлюсь, да? — На сей раз она говорила просто и прямо.
— Нет, моя дорогая.
— Так, — сказала Вероника. — Ничего не поделаешь. — Её голос радосто возвысился. — Теперь я просто должна лететь. Я и так опаздываю, и…
— Вероника.
—
— Я тебе когда-нибудь нравился?
— Я… я очень спешу, Хилари. Я…
— Ну же?
— Я пыталась. Честно, я пыталась…
— Как это похоже на тебя, моя дорогая, — ровно проговорил Хилари. — Ты всегда пытаешься. Помнишь, пыталась с музыкой и с рисованием. Самовыражение. Пыталась с религией. Пыталась с любовниками. О да, я знаю. Но что бы ты ни пыталась делать, всё оказывается слишком сложным, и ты перестаёшь пытаться. Перестаёшь. Всегда пытаешься и никогда не делаешь. Ты… — Голос Хилари замер. Какое-то время он молча смотрел на жену.
— До свидания… — нерешительно проговорила она.
— Всегда пытаешься и никогда не добиваешься результата, — медленно повторил он. — А я всё ещё жив…
Не говоря ни слова, Вероника Фоулкс подхватила сумочку и вышла. Хилари резко расхохотался. Затем в комнате стало тихо.
Пять минут он просидел без движения. Порой его глаза задумчиво останавливались на кабинете, в котором он был столь загадочно ранен. Порой смотрели так, словно были сосредоточены на далёком невидимом объекте, таком, как ракетная траншея в Пасадене.
Наконец, он встряхнулся настолько, чтобы налить себе ещё виски, и в этот момент в дверь позвонили. Спустя мгновение горничная ввела двух монахинь. Хилари отставил стакан и неохотно поднялся на ноги.
— Да? — спросил он, почти незаметно пошатываясь.
Младшая (насколько можно было судить, учитывая, что религиозный облик лишён возраста) из двух проговорила:
— Мы виделись мельком, мистер Фоулкс, в день того таинственного нападения на вас. Просто мимоходом обменялись приветствиями, и я едва ли могу вас винить, если более поздние события вытеснили это из головы. Я сестра Мария-Урсула, а это сестра Мария-Фелицитас из ордена Марфы Вифанской.
Хилари вежливо поздоровался и указал на стулья. Маленькие старые глазки сестры Фелицитас закрылись словно в тот самый миг, как она села.
— В самом деле, теперь я припоминаю вас, сестра. В самом деле. Лейтенант полиции упоминал, что вы были одной из свидетельниц, подтвердивших видимую невозможность того… того, что здесь произошло.
— Могу я поздравить вас со спасением? Похоже, у вас очень эффективный ангел-хранитель. Кроме того, вам повезло, что делом занимается лейтенант Маршалл.
— В самом деле. Способнейший офицер. Способнейший.
— Я не имела в виду его способности как таковые. Могу представить, сколь многие из полицейский с сарказмом
Хилари улыбнулся.
— Я и подумать не мог, что женщина вашего положения может быть столь знакома с убийством или с полицейским образом мыслей.
— Мой отец был полицейским, и хорошим. И я сама собиралась служить в полиции, когда моё здоровье пошатнулось, и я вынуждена была переменить намерения.
Хилари являл собой вежливое сочувствие, но что-то его нервировало. Он выразил должное удовлетворение известием о тем, что в последние десять лет здоровье сестры Урсулы было завидным, как и тем фактом, что она, тем не менее, ни разу не пожалела о смене призвания. Он принял последовавшие за тем поздравления со счастливым избавлением предыдущим вечером, но, наконец, с оттенком нетерпения проговорил:
— Но, сестра, я уверен, что вы пришли сюда не для того, чтобы обсуждать моё счастливое спасение от ангела смерти.
— Разумеется, нет. В тот раз я приходила по делу, и, боюсь, я настойчива.
— Дело? Дело? Но продолжайте.
— Возможно, вы слышали немного от вашей жены о целях и деятельности нашего ордена…
В манере Хилари тут же проявилась заметная холодность.
— Если вы собираете пожертвования, сестра, то, думаю, следует пояснить, что состояние книжного рынка в столь неопределённое время слишком плачевно, чтобы оставить меня в положении, в котором я мог бы свободно обдумать… Слишком плачевно, — заключил он, оставив переусложнённую фразу висеть в воздухе.
— В каком-то смысле, полагаю, — улыбнулась сестра Урсула, — я прошу о пожертвовании, но оно ничего вам не будет стоить, мистер Фоулкс. Я просто хотела просить вас пересмотреть свой отказ сестре Пациенции, которая хотела транскрибировать некоторые из произведений вашего отца шрифтом Брайля.
Хилари выглядел обиженным.
— Но, моя дорогая сестра, я ей не отказывал. Я во что бы то ни стало хочу, чтобы слепые наслаждались произведениями моего отца. Во всех смыслах. Она может транскрибировать эти рассказы, сколько пожелает. Я просто просил обычную плату за перепечатку.
— Но это добровольный, некоммерческий труд. Книгу будут читать первыми некоторые из слепых, о которых мы печёмся. Затем она поступит в библиотеку штата, а оттуда её распространят среди всех слепых Калифорнии. И никто не заплатит за неё ни цента.
— Книги свободно распространяются общественными библиотеками, моя дорогая честра, но библиотеки платят за книги издателям, а тем самым, хоть и не напрямую, авторам. Это необходимый знак уважения литературной профессии. Я в память своего отца обязан собирать все пожертвования, какие могу. И, кроме того, человеку надо на что-то жить.