Рама для молчания
Шрифт:
А мы, как на заводе «Серп и молот», включаем компьютер ровно в восемь.
Патриархальные нравы, когда запросто по-соседски заходят друг к другу, здесь еще теплятся, но под натиском современных средств связи нехотя отступают. Зачем с пустяковым вопросом тащиться в горку, да еще по жаре, когда можно вполне обойтись мобильником? Вот уже два года связь такая, что хоть в соседний дом, хоть в Москву, хоть в Нью-Йорк звони запросто и без помех. Скажи кто-нибудь лет пять назад, что можно будет с крыльца выйти в Интернет – сочли бы маниловщиной, а теперь – дважды два. А раньше надо было поздним вечером (в другое время суток бесполезно) подняться по крутому холму, найти там место, где на трубке вспыхивали, дрожа, хотя бы два деления, и, уворачиваясь от порывов ветра, почитать за счастье еле слышное «У нас все в порядке».
Да, цивилизация берет свое. Как известно, к хорошему быстро привыкаешь, и, стоя под душем или моя посуду под горячей струей, странно вспомнить, как первые четыре года багажник машины был всегда набит канистрами (Е. так и говорила, что она женщина, на которой возят воду). Деревня наша стоит на каменных плитах, чтобы добраться до вожделенной влаги, колодца недостаточно, а на скважину деньги нашлись не сразу.
Когда мы купили этот дом, нас, присмотревшись, приняли в местное сообщество, и тогда мы приобрели не только новых друзей, а нечто большее. Конечно же, мы созваниваемся зимой и раз-другой встречаемся по разным торжественным поводам, но летняя жизнь под одним кусочком неба превращает дружбу в родство.
Здешнее бытие с московским пересекается мало, а потому существование приобретает новый объем. Мы считаем, что проживаем две жизни, а Е. настаивает, что у нее получается целых три: в Москве, в деревне и в машине, поскольку протяженность пути и частота перегонов почти уравнивают ее с дальнобойщиками.
Компания наша, если
Сегодня хозяева мы, и это, естественно, накладывает отпечаток на распорядок дня.
После завтрака едем в рай-столицу. До нее 25 километров. Столица нашего рая – город Зубцов, основанный, как сказано на большом щите при въезде, в 1216 году. Он так уютно расположился у слияния Вазузы и Волги, что войска Наполеона в 1812 году прошли мимо, не заметив и не разорив. Это был крепкий купеческий городок. Разорили Зубцов советская власть и немецкие оккупанты. Однако в последние годы город, состоящий преимущественно из деревенских изб, постепенно обретает современный вид, и мы проезжаем мимо ограды вокруг котлована с гордой вывеской, сообщающей, что возводится трехсекционный семиэтажный дом. Слава Богу, миновали те времена, когда местные обыватели таскали на себе продукты, в собственном районе произведенные, из Москвы. Суперуниверсам и просто универсам, но фирмы «Тверской купец», набором товаров ничем не отличаются от столичных. Из промтоваров самые востребованные здесь – хозяйственные. Эти запросы вполне вроде бы удовлетворят несколько москательных лавок и двухэтажный новый магазин «Стройка века». Но нет, при выезде из Зубцова обнаруживается новое почти готовое здание под нарядной синей крышей – «Всё для стройки». Мы, конечно, зайдем в эти столь привлекательные торговые заведения, но сейчас стоим перед выбором: «Тверской купец» или «Супермаркет Универсальный»? Решение подсказывают дороги: «Купец» расположен у самой трассы, а добраться до площади с универсамом – та еще проблема. Если Москва – Рига дорога мужества, то городские улицы Зубцова впору обозначить как автомобильный слалом. Лавирование между ямами глубиной до полуметра – экстремальный вид спорта. Кому не хватает адреналина – милости просим!
У каждого званого обеда должна быть своя изюминка. Мы, конечно, не старосветские помещики и «грибков с чабрецом, с гвоздиками и волошскими орехами» у нас нет, но по случаю несусветной жары всё взывает к холодному свекольнику. Кстати, очень точная примета: стоит в зной приготовить тот же свекольник или окрошку, как небо затягивается тучами, сиверко начинает свирепо дуть в полную силу. Поскольку сегодня лишь первый день жары, есть редкий шанс, что верная примета сбудется не сразу.
Событие вроде бы рядовое, но светское: дамы – в белых платьях, джентльмены тоже при параде, правда, без галстуков.
Тосты разнятся в зависимости от случая, но один неизменен. Родившись когда-то в пылу застольного вдохновения, он не был рассчитан на долгую жизнь, однако судьба распорядилась иначе. Ни одно пиршество теперь не обходится без здравицы «За нашу великую малую родину!». Патент на этот тост принадлежит М., причем по-восточному цветистый подход к финальному восклицанию всегда сочиняется заново. Рассказывают, что однажды, когда М. уехал в Москву и не мог присутствовать на очередном пиршестве, кто-то спросил: «А как же тост про великую малую родину?»
И еще одна традиция. Перед чаем кто-нибудь из нас читает гостям прямо с экрана ноутбука что-нибудь из свеженаписанного. На этот раз Е. «презентует» отрывок из новой повести.
Проводив гостей, пошли пройтись по деревне. Марыся, кошка с характером верного пса, увязалась за нами и, испуганно мяукая и распушив хвост, отважно прошла весь немалый периметр нашего Устья, да еще с выходом на берег Волги.
Устав от пережитого – долгого пути, внезапной встречи с рыжей собачкой неведомой породы Ларсиком, двумя незнакомыми котами, – Марыся свалилась с ног и разлеглась на пороге, не в силах переступить через него. Мы бы тоже не прочь последовать ее примеру, но вечер так завораживал изменчивым узором лилово-красных туч на закате, отблеском уходящего солнца на озолотившихся стволах сосен, что всякое желание улечься в сумрачной избе отлетело само собой.
Никакие интеллектуальные забавы нам уже не по зубам. Играем в кости, отбиваясь от комаров. Эти твари звенят с каким-то вдохновенным энтузиазмом – тоже радуются начавшемуся лету. Они-то и загоняют в дом спать.
Аборигены ближних сел называют нас дачниками. Мы себя таковыми не считаем. Но точного определения себе найти не можем. Как уже говорилось, даже мелким огородничеством нам заниматься неинтересно, так что признать себя сельскими жителями мы никак не можем. Аналогии приходится отыскивать в давно минувшем ХIХ веке. Вспоминается почему-то название тургеневской повести «Однодворец Овсянников». Вот мы, похоже, однодворцы и есть. Как люди, работающие со словом, мы мучаемся в поисках точного обозначения наших владений. Усадьба? Поместье? Уж очень отдает снобизмом, неловко произносить. Или отвратительное – участок? В нем чудится либо что-то полицейское, либо глубинно советское (Е. вспоминает: где-то не то в Мамонтовке, не то в Тарасовке бросилось ей в глаза объявление: «Продается участок в дачном кооперативе «Здоровый быт»).
Впрочем, слова, как и предметы, обладают удивительным свойством, пройдя стадию отвратительной «рухляди», превращаться, если доживут, в ценный «антиквариат». Вот, скажем, название колхоза, чьи поля простираются прямо за нашим забором, звучит трогательно-беззащитно – «Сознательный». И давно уж оно не вызывает ассоциаций с принудительной коллективизацией, страшной «ликвидацией кулачества как класса», с теми «сознательными» единоличниками, которые предлинной хворостиной гонят свою Буренку в общее стойло, а скорее с боевыми кораблями, по морской традиции именуемыми «Стремительный», «Отважный» или «Находчивый». Так что, может статься, зря мы стыдливо избегаем наименования «участок»? Нет, не зря, что-то казенное слышится в этом слове, протащившем полицейский смысл сквозь революции и мировые войны.
К тому же дачные участки по всему Подмосковью жмутся друг к другу, как опята на пне. Наша же деревня – анклав, зажатый в треугольнике Волга – Дёржа – пашня. Мы простодушно радуемся, что расширяться деревне некуда – между нами и реками водоохранная зона… Но ходят по району тревожные слухи, что берега Волги давно запроданы, а пресловутая зона не то сокращена до пяти метров вместо пятидесяти, не то вообще отменена. Местные власти упирают на то, что наши места – курортные, и под этим предлогом норовят запретить коровам пастись на заливных лугах и ступать поганым копытом в священные воды великой русской реки. Первая ласточка – отхвативший многие гектары вдоль этой реки «Волга кантри клаб отель бутик» (разве что слово «элитный» забыли впихнуть в это нелепое, многоэтажное имечко). На опоясанной железной сеткой огромной территории не то таджики, не то китайцы, не то марсиане без устали наводят европейский глянец, сооружая куртины из молодых березок и сосенок и каскады из мелководного ручейка. Однако посмотреть на это можно лишь издалека – будка, шлагбаум обеспечивают спокойный отдых чистой публике. Попытка по телефону зарезервировать столик для званого обеда получает вежливый отказ, мол, извините, мест нет, а про номер на уик-энд было отвечено, что все забронировано до конца сезона.
Пока еще можно от дома покойной Людмилы Зыкиной перейти дорогу и «свои ладони в Волгу опустить», но вот-вот и там, того гляди, возникнет полоса препятствий с устрашающей табличкой «Частное владение. Проход и проезд запрещен».
На противоположном берегу – строительная площадка, будущая президентская резиденция. В округе только и разговоров о том, что станет получше с электричеством, глядишь, починят дорогу, и ползет упорный слух, что район теперь присоединят к Московской области.
А вся наша надежда на то, что пора профсоюзных пансионатов с попсовой музыкой из репродукторов прошла, нынче мода на простор и тишину, а потому новых соседей, коли они появятся, будет не очень видно и слышно. Лишь бы лес и река остались доступны.
Но все это из той области, где царствуют распил бюджета и откат и куда нам, слава Богу, хода нет.
Такие нас одолевают за долгим завтраком неспешные рассуждения. День обещает быть ленивым и бездеятельным по случаю невыносимой жары. В Интернете ее почему-то именуют «аномальной», хотя на дворе вполне типичная летняя погода. И так лето в наших широтах короткое, по пушкинскому определению, «карикатура южных зим». Почему-то все рвутся в Египет да Турцию, где градусов на десять жарче – там «отдыхают», а в средней полосе в зной неизменно «мучаются».
Изнывая от пекла и полуденной разморенной лени, беремся за том Булгакова с «Белой гвардией». И погружаемся в простуженный насквозь декабрь 1918 года, кошмары Гражданской войны, от которых
«…Они не сделали, потому что ничего не знали и не понимали.
Да и никто ничего не понимал в Городе, и в будущем, вероятно, не скоро поймут».
Непонимание страшнее реальной угрозы. Мы сами пережили нечто подобное в 1991-м и 1993-м. Е. долго не могла оправиться, когда в октябре 93-го при переходе Садового кольца оголтелая толпа затаскивала ее перекрывать мостовую. Да и в 91-м было как-то не по себе, когда пришлось идти мимо ревущих моторами танков, торопясь успеть до комендантского часа. Мы тоже ничего не знали и не понимали. Прав поэт: неуютно жить в момент, интересный для историка.
На исходе восьмой главы язык чтеца заплелся, нас настигла испанская сиеста, когда только и хочется залечь в прохладной тени и спать, спать, спать, пренебрегая грядущей бессонницей.
Обед и тот ленивый. Собрав силу воли в кулак, крошим в тарелку зелень, редиску и огурец, режем на мелкие части баварскую сосиску, заранее сваренное яйцо, заливаем квасом – вот и окрошка. А уж поспать после обеда – дело святое. Исключительно деревенское – в Москве это никогда не удается. Продираем глаза где-то в шестом часу – зной почему-то только усилился. Ну да, сталинский декретный час плюс летнее время – по-астрономически только три пополудни…
Но на «Скрэббл» сил вполне хватает. М. много лет склонял Е. к этой причудливой игре, а Е., наслышанная легенд о его чемпионстве в играх со словами, робела, пока М. не доказал ей, что главное – не завоеванные очки, а красота сложных слов, когда к «заливу» добавляется «-ное» или «фигура» вырастает в «конфигурацию». И тогда М. стал играть сам с собой, укрываясь псевдонимами кота и собаки. Бурбон и Барон проявили в свое время немалую изобретательность в игре. На баронское слово «женщина» Бурбон мгновенно ответил: «мужчина». А еще у кота были «анамнез», «фаворитка», у пса же – «сераль», «озонатор».
Ни Барона, ни Бурбона в живых уже давно нет, а тетрадка с игрой хранится, и, когда показывается на глаза, веришь, будто на самом деле наши звери так проводили досуг.
Во всяком случае, участие четвероногих интеллектуалов в игре убедило и Е., что победа здесь не самое приятное. И, хотя выигрывает она, прямо скажем, нечасто, забаву эту полюбила. Нет-нет, да и сама одарит игровое поле «тождеством» или «центурионом».
Сонное течение дня прервано двумя событиями. Сначала – потекла труба под умывальником. О, тяжкая доля домовладельца! Хорошо хоть завтра обещал приехать мастер налаживать общий водопровод. А второе событие – из разряда особо противных: у Е. стала вздуваться щека. Народное средство – шалфей и ромашка лекарственная (не путать с нивяником, который за белые лепестки вокруг желтой сердцевины тоже именуют ромашкой). За шалфеем надо спускаться крутым скалистым берегом Дёржи, на что в такой зной нет никаких сил, зато ромашка произрастает на обочине овсяного поля в сотне метров от нас. Марысю мы оставили крепко спящей в глубине кресла. Едва зашли за калитку – здравствуйте! – семенит за нами, а угадав направление, забегает далеко вперед, останавливается и ждет, когда мы, изморенные, доползем.
Вечер завершается полосканием ромашкой и шалфеем, который принесла добрая соседка.Накануне день прошел в режиме ожидания (слово, заимствованное из компьютера). Должна приехать дочь Вита. И хотя освободится она от работы не раньше шести, с утра – перезвоны с уточнением времени и списком, что привезти из города. Все здесь есть, кроме разве что фруктов-ягод – местные еще не созрели. Выехала. Проходит час, другой, третий – Виты нет. Волнуемся, руки тянутся к мобильнику, но сдерживаемся, дергать человека за рулем – последнее дело. По нашим расчетам, ей пора въезжать в ворота. Это, конечно, банальность – отмечать относительность времени. Но все ожидания одинаковы, и тождество их как раз в растяженности минут: одна стоит доброго десятка пролетевших в спешке. А вот годы мчатся с умопомрачительной скоростью. Когда мы обустраивали свою альпийскую равнину, М. выкопал в лесу куст можжевельника – он весь уместился в корзинке для грибов и высотой не превышал полуметра. Сейчас это деревце выше человеческого роста. Оказывается, ровно десять лет прошло.
Наконец звонок. Больше часа объяснялась с гаишниками в Волоколамске – грозились отобрать права. Сама виновата, конечно, разогналась до ста двадцати, еще не выехав из границ города. Пришлось привлечь по телефону приятеля, у которого связи в ГИБДД, и они решили дело миром. Мы облегченно вздыхаем, а в душе рады случившемуся, глядишь, пугнули, будет ездить потише.
К нашей радости, Вита бывать здесь любит, старается вырваться каждую неделю. Нам кажется, что она тут здорово отдыхает, тем более что делать, как правило, ничего не приходится. Известно, что люди с возрастом забывают, какими были в молодости, потому и требуют от детей невозможного. Но, к счастью, Е. хорошо помнит, как на родовой подмосковной даче (которую она любила с детства) бабушка, уже потерявшая былую силу, все время требовала соблюдения того порядка, который был, когда на участке возились она сама, домработница и привлеченная рабочая сила – «рубль в час», по тогдашним ценам. Ее было жаль, но умозрительно, теоретически. Понятно было, что ей тяжело смотреть на приходящие в упадок клумбы с пионами и розами, зарастающие густой снытью бывшие грядки с ремонтантной земляникой, облезающую краску на садовых скамейках. Но поддержание этого хозяйства требовало постоянных усилий, на которые мы не были готовы ни физически, ни морально. Мучительная смесь стыда за собственную лень и почти ненависти к лишенной смысла деятельности (ведь все опять зарастет и облезет!) отравила многие годы. Теперь же бабушки давно нет на свете, а Е. признается, что все чаще узнает ее в себе. И занудные эти работы вовсе уже не кажутся бессмысленными, а, напротив, отвоевывают в душе все больше места.
Приезды Виты – прежде всего общение. Зимой это удается куда реже. Но допрежь разговоров ей надо выспаться. У нас этой культуры нет. Много лет не будучи связаны началом рабочего дня, мы, тем не менее, встаем всегда довольно рано, а Е. вообще жалуется, что постепенно превращается в жаворонка. Вита же – сова и поспать на свежем воздухе горазда. Мы давно позавтракали, стараемся не шуметь. И тут со второго этажа приходит эсэмэска: «Не хлопайте дверью, плз». М. изумляется странному набору букв, а Е. как раз недавно просветили, что «плз» на эсэмэсном языке всего-навсего форма вежливости – «пожалуйста», от английского “please”.
Для нас после обеда, для Виты после завтрака отправляемся с ней и зятем Мишей в лес. Надежд на грибы никаких – разве что лисички. Но мы едем в места, где их заведомо не будет. Грибам же благородным – подберезовикам, белым и подосиновикам не пришел срок: рожь еще не начала как следует колоситься. Так что мы просто гуляем по особо живописным опушкам. М. проводит сквозь густые заросли, вцепляющиеся в платья, к поваленной березе, у которой издавна садится покурить. Усаживается и проваливается в мягкое кресло: за зиму ствол прогнил и обрел новое качество.
Мы оказываемся на краю ржаного поля, мигающего под ветром синими вспышками васильков. Чтобы не возвращаться совсем уж с пустыми руками, собираем васильки и колокольчики, белый подмаренник и ромашки (тот самый нивяник). Заодно обнаруживаем, что не прав поэт: колокольчики вовсе не темно-голубые, а лиловатые. Темно-голубые вырастут через неделю в глубине леса на смену ночным фиалкам, которым суждено благоухать на террасе нашего дома: в избу их пускать нельзя, дабы избежать утренней головной боли.
Возвращаемся усталые, но расслабляться нельзя: Вита привезла статью, которую надлежит внимательно прочитать на предмет проверки благозвучия фраз и расстановки знаков препинания. Больше ничего не требуется: дочь у нас вполне грамотная, а что до содержания, мы каждый раз поражаемся, в кого она такая умная. Ее наука – психология – выше нашего разумения.
Ужин превращаем в действо. В мангале разжигаем священный огонь, засыпаем углями и, когда костер созревает и горит без пламени, жарим на решетке куриные крылышки и разные овощи: кабачки, помидоры, красный лук, баклажаны. На наше счастье, Миша – муж Виты – справляется с этим куда лучше нас. Трапезу совершаем на крыльце при свечах.
К столу подается джин производства фирмы «Вереск» из города Кашина.
В начале семидесятых, когда понятие «рыночные отношения» было разве что не ругательным, М. провел несколько зим в поселке Шереметьево. В продуктовую лавку как-то завезли водку кашинского производства. На языке эта жидкость распадалась, кажется, на все элементы менделеевской таблицы плюс какие-то образования из химии органической. Так что, впервые увидев в здешних магазинах водки, настойки и джин того же кашинского завода, М. состроил весьма кислую рожу. С трудом уговорили попробовать. Вот что делает рынок! Столь превосходного качества водки в жизни не пробовал. О джине и не говорим – не уступает английскому.Заканчиваем день партией в маджонг. До чего ж приятно ощущать пальцами старинную слоновую кость! Составляем причудливые комбинации с экзотическими восточными названиями: «Хвост дракона», «Ветряные ворота», «Ряд, пунг и пара», «Три великих ученых». М. сегодня вообще несказанно повезло: он достал «Луну со дна моря». Маджонг – занятие для долгих зимних вечеров, но зимы у нас такие суетные, что коробку с игрой мы так ни разу и не открыли, тем более что партнеров – Виту с Мишей – на длинную игру заполучить нелегко. Хочется закончить хотя бы «круг зюйда», но азарт зажигает одну Виту – она выспалась, а у нас веки будто медом смазаны. С трудом завершаем «круг иста».