Рапорт инспектора
Шрифт:
— После угона машины?
— Да, да!
Мазин переглянулся с Трофимовым.
— И каков же ваш вывод, Владислав Борисович?
— Я хотел бы узнать, где вы нашли монету? Трофимов резко замахал головой. Мазин улыбнулся:
— А сами вы что по этому поводу думаете? Горбунов не сразу ответил:
— Я в затруднении. Не представляю, где мог обронить.
— Жаль. Благодарю вас за информацию.
— А мне не нужно подойти к вам?
— Пока нет.
Горбунов засопел вдалеке, испытывая затруднения а разговоре.
— Вы хотите еще что-то сказать,
— Нет, собственно, нет. Но, может быть, у вас возникла необходимость повидать меня? Так сказать, лично убедиться. Я всегда на месте.
— И в шахматном клубе бываете?
— Теперь только по вечерам.
— Вот и отлично.
— Разве вы шахматист?
— Нет, собираюсь зайти по служебной необходимости. Там, если не возражаете, и повидаемся.
— Буду очень рад.
Мазин в раздумье придавил пальцем рычажок. Трофимов положил свою трубку.
— Темнить начал гражданин инженер, — сказал инспектор.
— Думаешь? Сенсационного-то он ничего не сообщил.
— А нервничает.
— Пожалуй. Между прочим, в клуб я не собирался. Но, видимо, стоит встретиться на нейтральной почве.
В шахматном клубе все оказалось таким, как и ожидал Мазин, в шахматы никогда не игравший. Последнее обстоятельство многих его знакомых удивляло, ибо Мазин считался человеком рационалистичным, строго логического склада ума. К этому укоренившемуся заблуждению он относился покладисто, никогда его не оспаривая. Да и зачем было признаваться, что не рассчитывает он «ходы» наперед, не разрабатывает замысловатых и неотразимых комбинаций, а успех приходит трудно, в сомнениях и отступлениях, оставляя после себя не только радость победы, но и грустное чувство недоумения уязвимостью человеческой натуры. Игра в любом проявлении была чужда Мазину. Сожалея о том, что люди так часто нарушают естественные правила жизни, он не мог найти удовлетворения в искусственно регламентированных забавах.
Итак, клуб был как клуб. Стояли в нем столы, расчерченные на черно-белые клетки, часы с двойными циферблатами, висела на стене большая фотография, на которой мерялись силами Спасский и Фишер, причем Фишера узнать могли лишь знатоки — он сидел спиной к фотографу.
Снимок украшал кабинет председателя клуба, человека немолодого, солидного, прошедшего жизненный путь отнюдь не по шахматным полям, о чем он и сообщил Мазину доверительно:
— С шахматами я, если говорить откровенно, не в ладах. Меня сюда направили, чтобы, так сказать, организационно укрепить.
Мазин кивнул в знак понимания:
— Я тоже не шахматист.
Председатель обрадовался и тут же поделился наболевшим:
— Некоторые по незнанию считают, что здесь тихое местечко. А я вам скажу — бедлам. Шахматисты, поймите меня правильно, они ведь все. — председатель выразительно покрутил рукой у головы. — Один матч с Фишером чего мне стоил! Только ремонт закончил — нашествие, постоянно толпа, конюшня. Спасибо, подсказал один умный человек доску в окне выставить. А звонки чего стоят? Каждую минуту — «Куда чемпион пошел?», «Куда претендент?».
Тут Мазин решил, что председатель достаточно облегчило измученную специфическими трудностями шахматной службы душу и прервал его.
Председатель подтянулся, отдавая должное серьезности случившегося:
— Прискорбное, бросившее, так сказать, тень на наш клуб событие.
— Вы не помните, где стояла машина Горбунова?
— Как же! Всегда в одном месте. Горбунов человек аккуратный.
У Мазина от знакомства с инженером сохранило впечатление скорее обратное, но делиться им с председателем он не собирался, попросил только показать место стоянки.
— Видите ли, — охотно объяснил председатель, — на нашей улице стоянка запрещена, поэтому владельцам машин приходится пользоваться площадкой позади клуба.
Действительно, с той стороны, где на фронтоне бывшего купеческого особняка красовалась традиционная вывеска с шахматным конем, Горбунов оставить машину не мог. Оставлял он ее на небольшом пустыре, недавно возникшем на месте снесенных ветхих домишек. Тут, видимо, намечалось обширное строительство, но пока лишь немногие дома были сломаны, а те, что покрупнее, еще ждали своей очереди. Мимо одного из них, потемневшего от времени двухэтажного кирпичного здания, через тесный дворик со старой кряжистой акацией и покосившейся водопроводной колонкой и вела на пустырь дорожка, начинавшаяся от задней, малоприметной двери шахматного клуба.
— Эта дверь всегда отперта? — спросил Мазин.
— Нет, но можно обойти клуб и войти с улицы.
Это Мазин и сам понимал, его интересовало другое, можно ли из клуба незаметно выйти. И еще он отметил, что стоянка отсюда не видна.
— Конечно. — подтвердил председатель, — потому Горбунов и хватился так поздно.
Хватился он очень поздно, когда машина его уже стояла брошенная за городом. «Не беспечно ли для «аккуратного человека»?» — подумал Мазин.
Хорошо, что слова эти не прозвучали вслух. Их непременно бы услыхал Горбунов, незаметно оказавшийся рядом с председателем. Он только что подъехал клубу и оставил машину на обычном месте.
— Вот и встретились, — приветствовал его Маз радушно. — А мы о вас речь ведем. — И, повернувшись к председателю, сказал: — Ну, мы теперь сами с Владиславом Борисовичем разберемся, спасибо вам!
Председатель удалился не без облегчения, а Мазин, взяв Горбунова под руку, предложил:
— Давайте посмотрим, насколько ваша стоянка уязвима.
Они прошли через дворик. Мазин неторопливо, спокойно, а Горбунов заметно суетясь и поскользнувшись разок на мокрых камнях у колонки.
— Если не возражаете, — сказал он, понизив голос, — то машина очень удобна для беседы тет-а-тет.
— Не слишком ли таинственно? — возразил Мазин, но открыл заднюю дверцу и на правах гостя сел первым на покрытое чехлом сиденье.
Горбунов разместился впереди, и ему пришлось вести разговор полуобернувшись и часто меняя позу, отчего впечатление от его суетливости еще больше усилилось.