Рапорт инспектора

Шестаков Павел Александрович

— Бах-бах! Тебя убили, падай!

Таким образом, Редькин мог погибнуть и чуть позже того, как Милешкин звонил у дверей, и немного раньше. Второе предположение ниспровергало версию самоубийства. Это и Трофимов и Мазин, разумеется, сразу поняли, но Мазин решил спросить мнение и Милешкина.

— Какой же ваш вывод, товарищ младший сержант?

«Была не была!» — решился парень.

— Думаю, посторонний там находился.

— То есть, возможный убийца?

— Так точно, товарищ подполковник, — обрадовался Милешкин, приняв слова Мазина за поддержку. — Иначе зачем ему было от меня прятаться?

— Логично. Как же он покинул

квартиру?

— Что проще, товарищ подполковник! Я ушел, на площадке пусто. Мог в лифте спуститься, мог пешком.

Звучало все это разумно.

— Как только я узнал, откуда этот Редькин, решил доложить.

— Правильно сделали. Спасибо. — И Мазин протянул руку покрасневшему от удовольствия Милешкину.

Но сам он удовольствия испытывал гораздо меньше. Проще всего объяснить эту сдержанность можно было бы тем, что показания Милешкина нарушили стройную сложившуюся версию, однако такой у Мазина, к сожалению, до сих пор не было, как и не было оснований сомневаться в правдивости младшего сержанта. Предположение, что Редькин был накануне смерти не один, что самоубийство его — ловкая инсценировка расчетливого преступника, нельзя было отвергать и потому, что и смерть Крюкова, на первый взгляд, воспринималась, как несчастный случай. И все-таки Мазин, полностью доверяя слуху Милешкина, уловившему осторожные шаги за запертой дверью, склонен был не делать из этого факта прямолинейного вывода, хотя и трудно было выставить убедительные аргументы «против».

— Твое мнение, Трофимыч? — спросил он помощника осторожно.

Но капитан в своей сценке тоже не торопился:

— Экспертиза. Игорь Николаевич, точного ответа нам не даст. Множественные переломы, внутренние кровоизлияния и прочие следствия падения, конечно, налицо. С другой стороны, могли оглушить парня чем-нибудь тяжелым, а потом столкнуть вниз.

— Могли. Но зачем? Кто?

Говоря это, Мазин понимал, что и для самоубийства У Редькина, с точки зрения разумного человека, оснований было меньше малого. Он хотел иметь диплом, быть «не хуже других», потому что, хоть и утверждаем мы, что всякий труд почетен, каждый понимает, что быть физиком-теоретиком почетнее, чем собирать по дворам винные бутылки, и немало людей убеждено, что числиться в инженерах приличнее, да и легче, чем закручивать гайки на конвейере. До теоретика Редькин бы не дорос. Был он ординарным учеником, «середняком», без увлечений и привязанности к точным дисциплина, хотя и стремился поступить в технический вуз. Однако до диплома и конторского места дотянуть, как и каждый, смог бы. Дважды сорвался. Переживал, несомненно, как и огромное большинство неудачников, но ведь проваливаются тысячи, а самоубийством покончить придет в голову разве что одному.

Так можно ли быть уверенным, что Редькин именно этот один? Мрачное исключение? Такой смелости взять на себя Мазин не мог. Он полагал лишь, что человек подобный Редькину, — а опыт не раз сводил его с людьми подобного типа, — способен переживать неудачи острее других и рисовать свое положение в более мрачных красках, чем на самом деле. А так как неудачи редко приходят в одиночку, то могла и у него возникнуть ситуация, когда положение представляется действительно безвыходным. Так рассуждал Мазин, а теперь оказывалось, что не ситуацию нужно было искать, а убийцу, а это уже означало ошибку не в фактах, не в выводах, а в самом ходе рассуждений, и пересмотреть их сразу, немедленно, Мазин

и не мог и не хотел, потому что, несмотря на самокритичность, легко сдаваться никогда себе не позволял, видя в этом опасность меньшую, чем безосновательное, престижное упрямство.

— Короче, Трофимыч, спасибо Милешкину, позаботился он, чтоб не сидели мы сложа руки А зашел вовремя. Меня уже давно твоя знакомая дожидается. Крюкова Александра.

— Шура?

— Ну, я ее так близко не знаю, чтобы Шурой называть. Поэтому, будь добр, посиди в кресле, послушаем ее вместе. Поможешь, если что.

Трофимов присел, пожав плечами, в некотором недоумении и даже обиде на то, что Шура действия предприняла для него неожиданные, да еще и в обход, прямо к Мазину, о существовании которого он, хорошо помнил, ни слова ей не сообщил.

А Мазин, встав из-за стола, вышел за дожидавшейся Шурой, которая позвонила ему утром с просьбой принять ее и выслушать.

Шура вошла быстро, прикрывая волнение подчеркнутой решительностью, и не сразу узнала капитана, которого не видела в форме. Форма сидела на Трофимове мешковато, неброско, даже орденские ленточки на старой колодке смотрелись как-то буднично. Мазин же в штатском, в шерстяной рубашке без галстука и темно-синем, хорошо пошитом костюме выглядел, напротив, щеголевато и тем Шуре не понравился.

«Ну… где такому чужое горе понять», — так приблизительно можно было передать ее первое впечатление, и оно не укрылось от Мазина. Но он не поспешил рассеять это впечатление, а только обычно вежливо пригласил сесть, кивнув в сторону Трофимова:

— С капитаном вы, кажется, знакомы.

— Знакомы, — подтвердила Шура, присмотревшись, но радости и по этому поводу не высказала.

— Вот и хорошо. Слушаем вас.

— У меня разговор короткий. Если Владимира нашего подозреваете, то зря.

Трофимов, сидевший сбоку, усмехнулся, а Мазин спокойно спросил:

— Кто вам сказал, что мы подозреваем вашего брата?

— А он зачем ходил? — ответила Шура вопросом на вопрос, кивнув в сторону Трофимова.

Но Мазин слишком хорошо знал капитана, чтобы предположить в нем прямого виновника такого демарша. Трофимов Шуру обозлить не мог.

— Давайте разберемся, — предложил он. Встал, открыл сейф и достал серебряную монету на цепочке. — Брелок этот вам знаком? Мы нашли его у вашего погибшего брата.

— Знаком, — кивнула Шура.

— Однако вначале вы его не признали, потом заявили капитану Трофимову, что это подарок Ларисы Белопольской, и, наконец, сказали, что видели монету у брата.

— Видела, но Лариса монету не дарила. Она ее Горбунову подарила. Теперь я знаю все.

— Откуда?

— Лариса рассказала.

Трофимов дотронулся до затылка, как делал он всегда, когда здорово удивлялся. Мазин заметил этот жест и понял, что удивило капитана.

— А у нас создалось впечатление, что вы не в ладах с Белопольской.

— Было такое. Я думала, что Володька из-за нее погиб, а теперь знаю.

Дважды она повторила «знаю», но видно было, что утверждать Шуре легче, чем разъяснять, и нужно было помочь ей организовать свои мысли.

— Расскажите, пожалуйста, что вы знаете.

— Знаю я, что в тот день. — она запнулась, хоть и взяла быстрый разбег. Однако разбег оказался не по силам. — В тот самый день… ну, когда беда случилась с Володей. Он вечером с Горбуновым был. Горбунов его у общежития театрального подкараулил.