Рапорт инспектора

Шестаков Павел Александрович

— И убил? — спросил Мазин жестко. Ему было необходимо знать наверняка, что Шуре действительно известно, а что она всего лишь предполагает.

— Я там не была. Это ваше дело разобраться, — ответила Шура.

— Понятно. А кто видел, что Горбунов ждал Владимира возле общежития?

— Лариса.

— Мне она об этом не сказала, — признался Мазин. — Нам с капитаном известно только, что повстречал Владимир приземистого человека в болонье.

— Вот видите! — обрадовалась Шура. — Это он и был, Горбунов,

а Ларисе сказал, что занятия у него с вечерниками, и наврал, я проверила — и по расписанию, и у девчонок спрашивала.

Она снова заспешила, и Мазин решил сбить этот не устраивающий его темп, опасаясь, что Шура принадлежит к типу людей, которым никак нельзя давать возможность выговориться до конца без направляющих помех. Выпалив в спешке заряд, смешав главное с мелочами, они сникают и уходят в себя, и тогда уж спрашивай, не спрашивай — результат один. Это совсем не те люди, что рассказывают обстоятельно, до мелочей, и которых, наоборот, ни в коем случае нельзя прерывать.

— Минутку, Шура. Не спешите. Лариса это вам по секрету все сообщила?

— Нет. Ну, как вам сказать. Боится она его.

Этого Мазин не ожидал, и потому с очередным вопросом припоздал, а Шура тут же вышла из-под контроля и устремилась вперед:

— Все она мне рассказала, все. Он, еще на море когда они были, план целый наметил, как нападение сделать, и, чтобы себя выгородить, придумал с машиной. Это свидетели подтвердить могут — тренер с водной станции и студент один, Редькин.

— Редькин? — вклинился с трудом Мазин.

— Сама она боится, а их вы допросить должны. Я вам адреса дам и тренера и Редькина.

— Редькина, Шура, не нужно. Он покончил жизнь самоубийством. Разве вы не знали? — спросил Мазин, наблюдая за реакцией Крюковой.

Вот тут она по-настоящему прервалась, замолчала, а потом спросила тихо, недоуменно:

— Как покончил? Я ж была у него на днях.

— Были у Редькина? Дома? Зачем?

— Чтоб узнать все. Чтоб к вам зря не ходить.

Вот об этой своей ошибке, а приход к Редькину Шура считала ошибкой, причем стыдной, о которой и вспоминать не хотелось, она Мазину говорить не собиралась, трудно это было, да и результата, в сущности, никакого. Пусть сами разберутся, возьмут адрес и разберутся — так она хотела, но неожиданная смерть Редькина сбила ее с плана, который терял всякий смысл, ведь теперь, кроме нее, о Редькине рассказать было некому.

Так Шура думала, со стыдом вспоминая, как позвонила она в приятный, мелодичный колокольчик раз и второй, а потом подошел к двери Редькин, долго рассматривал Шуру в глазок и, наконец, приоткрыл дверь, но оставил ее на цепочке и спросил хмуро:

— Чего тебе?

— От Ларисы я.

— Зачем?

— Да впусти ты! — разозлилась Шура. — Не съем.

Он послушался, впустил и проводил ее в холодную

кухню, где даже газ включить не удосужился.

— Ну, говори.

Слушал Редькин, не прерывая Шуру словами, но постоянно изображая что-то неуместное на лице, то кивал невпопад, то улыбался, хотя смешного ничего она не говорила. Однако все услышанное его забавляло все больше, и под конец он почти захохотал, но неестественно как-то, нервозно:

— Горбунова с Ларкой ловите? Ловите, ловите! Дай бог теляти волка поймати.

Эти слова про волка Шура и сочла единственным подтверждением своих с Ларисой предположений, потому что, по существу, Редькин ничего не подтвердил, хотя горбуновские рассказы на пляже и не отрицал.

— Так было это или не было, скажи толком! — настаивала она, а он отшучивался:

— Все, что было, все, что ныло, все давным-давно уплыло.

— Фу, смурной! Что у тебя холод-то такой собачий?

— Холод? — переспросил он. — Почему холод? По-моему, тепло. А если замерзла, средство есть: раздавим бутылочку и — под одеяло. Согреемся, а? — выпалил он вдруг для Шуры неожиданно.

Предложение показалось ей диким и унизительным. Она вскочила, покраснев:

— Нужен ты мне!

И побежала к двери.

А он вслед крикнул, будто хлестнув по лицу:

— Дура! С твоей-то рожей выламываться!

Шуре хотелось повернуться, влепить ему разок тяжелой, привычной к труду ладонью, но стерпела, потому что нужен ей был Редькин, чтобы память брата защитить. Так и добежала до лифта, пощадила, а выходит — зря, ушел Редькин, не поможет.

И пришлось ей рассказать Мазину и Трофимову обо всем, не скрываясь.

Рассказ этот косвенно подтверждал то, что говорил Горбунов: именно Шура с ее подозрением могла подтолкнуть Редькина на нелепый шантаж. И Мазин отметил это.

— Спасибо, Шура, все это мы учтем, хотя самой розыск предпринимать вам не следовало, факт. Не всегда такие вещи пользу приносят и не всегда благополучно кончаются, тем более что Лариса, как вы говорите, побаиваться начала. С каких, кстати, пор?

— Да после Володиной смерти.

— А она по характеру не трусоватая? Трусливым людям мерещится многое.

— Ларка не трусливая. Я ее с детства знаю. Всегда заводила была, по чужим садам с мальчишками лазила. Раз с яблони упала, руку вывихнула, так никому ни слова пока рука не вспухла.

— Смягчилась ты к ней, Шура, — заметил Трофимов.

— Я за справедливость, — ответила Крюкова. — Если Ларка в беде нашей не виновата, то не хочу я, чтоб зря вы ее турсучили.

— Не так уж мы ее и «турсучили», даже слишком мало, — возразил Мазин. — О своих подозрениях Ларисе нам сообщить следовало, а не вас в адвокаты приглашать. Хотя, я вижу, из вас адвокат может получиться неплохой.