Рапсодия в тумане
Шрифт:
Вытираю лицо его же одеялом.
— Эх, а в сказках действует… — говорит и пятится от меня попой по тахте, прямо как животинка какая. Цепляю ногу, чтоб далеко не уполз, а он айкает, да и вообще видок перепуганный. Вот не надо мне тут, не такой уж я и страшный!
— Удаляй давай, а то фотик заберу.
— Удалю и сожрешь?
— Я не ем людей. Ты же ведь не говядина?
Ну и абсурдный у нас разговор. Можно было бы пошутить и сказать, что обязательно сожру, но пугать его еще больше не хочу. Я вообще просто хочу удостовериться, что компромат стерт и вернуться
— А одноглазый, значит, корова?..
— Он жив. Спит сейчас.
Ну или почти…
— Мертвым сном на травке… — икает и потихоньку пытается ногу свою вытащить. Реально думает, что я не чувствую?
— На диване у меня он спит. И не мертвый он. Посапывает даже. Хорош меня заговаривать, фотку удаляй, журналист мелкий.
Мальчишка послушно берет девайс, открывает и, понажимав на кнопочки, показывает мне последнее фото — пылающий костер и скачущие позади тени.
— Очень красиво. А теперь удаляй отовсюду, — говорю, так и не отпустив ногу. Знаю я таких.
— Откуда? Когда б успел?.. Все тут было.
— Я не в склепе живу, у меня тоже есть фотик. Я им, правда, не пользуюсь, но прекрасно знаю, что он автоматом загружает все в облако.
Мальчишка смотрит, хлопая ресницами, и, видимо, убедившись, что намерения у меня не самые дружелюбные, лезет под подушку и достает телефон, откуда с жалобным стоном удаляет фото — так, чтобы я видел.
— Хороший мальчик, — сообщаю ему и, погладив место захвата, на что он вздрагивает, отпускаю тощую конечность.
— А теперь?..
— А что теперь? Есть предложения? — ухмыляюсь я, так и не встав. Это все выглядит забавно, хотя то, что он меня так боится, мне не нравится.
Он отрицательно машет головой из стороны в сторону.
— Пирожок хотите?..
— Нет, спасибо. Лучше сам ешь, а то худой совсем, — оглядываю его, замечая задранную футболку и уголок татуировки на животе. Мальчишка резво одергивает край, закрывая обзор, и заявляет:
— Вот именно, худой и невкусный!
— Глупенький, — я резко наклоняюсь к его шее и ловлю руками отшатнувшееся от меня дрожащее тело. Вдыхаю его запах с привкусом страха. Последнее я не люблю, но это мои личные предпочтения, о которых никто не ведает. — Твоя худоба роли не играет. А кровь вкусная, я, и не пробовав, это знаю.
Отстраняться не хочется, еще и клыки сами по себе удлиняются, готовые впиться в шею. На расстоянии держаться было значительно проще, чем так, когда он совсем близко, когда дурманящий сладковатый аромат атакует обоняние.
— Я очень люблю чеснок! Очень-очень много его ем! — тараторит уверенно, хотя сердце готово из груди выпрыгнут ь: слышу, как оно неистово бьется, словно рыбка, пойманная в сети.
— Маленький, — я провожу носом по его шее. Как отстраниться-то?! Это выше моих сил. — Глупенький человек. Ты не в сказках своих. Я тоже ем чеснок, предпочитаю гранулированный.
Ох, как же сладко… Я же сыт, чего так кроет-то?.. Нужен браслет, без него уже готов на людей бросаться.
— Осина?..
— Если поранишь, точно попробую тебя, — не выдерживаю и языком провожу
— А сейчас не точно ? Может, все же пирожок? Он вкусный… с мясом! Не уверен, но, возможно, есть и теленок. Свинка точно есть!
— Если про те, что в пакете, то да, там есть свинка… Я не хочу… Подожди…
Как же хочется его попробовать. Хоть капельку. Всего лишь одну и я уйду. Я же смогу?..
— Чай! С облепихой! Вку-усный, правда-правда! О, а могу в аптеку сгонять, гемоглобина купить. Тоже вроде вкусно… лучше, чем я, точно! Уверен, я пробовал!
Не знаю, зачем он пробовал свою кровь, но разговоры никак не помогают. Я как дикий, оголодавший зверь, что наткнулся на сломавшего ногу оленя.
Сам не понимаю, как нахожу в себе силы отлепиться от его шеи. Смотрю в занавешенные линзами глаза и беру его руку в свою. Знаю, что пугаю еще больше, но это сильнее меня, я и так сдерживаюсь из последних сил. Жажда крови владеет мной, а без подавителя, я становлюсь вот таким безумным.
Провожу языком по подушечке указательного пальца и клыком протыкаю кожу, тут же слизывая проступившую капельку. Капиллярная кровь не так вкусна, как венозная, что уж говорить про артериальную, но все равно дико нравится. Сладкая, как я и думал. Лучше любого десерта.
Но я, как и обещал себе, не пытаюсь добыть еще, беря лишь одну капельку. Поэтому под шокированный разноцветный взгляд замершего и боящегося дышать мальчишки, я отстраняюсь, укладывая его руку с уже зажившим пальчиком на одеяло.
— Ты точно лучше чая, — сообщаю ему и пытаюсь улыбнуться, но клыки, что не хотят убираться, мешают это сделать. Встаю резко, снова бодая головой потолочные балки, и ретируюсь за дверь, слыша вслед восторженное «вау-у». Забавный такой.
Улыбаясь и уже не переживая об оскале, я снова ускоряюсь, выбираюсь сначала из дома, а потом и из этого района.
Домой возвращаюсь вовремя: как раз пират в себя приходит, но ступор с него не снимаю, а то он в меня снова что-нибудь воткнет, и это так и будет продолжаться по замкнутому кругу.
— Будешь меня калечить, я снова проголодаюсь, — сообщаю, смотря в зеленый глаз, в котором отражается свет настенного светильника. — А спиздишь что-нибудь еще раз, я переломаю тебе руки. Если усек, моргни.
Он моргает, а я снимаю с него ступор. Пират медленно садится, разминает руки и спрашивает:
— А пожрать есть? Или еду принципиально не кормишь?
Закатываю глаза и, развернувшись, выхожу из комнаты, бросая на ходу:
— Иди за мной.
Пройдя по темному коридору, захожу на просторную кухню и включаю длинную лампу, что обосновалась под навесными шкафчиками. У меня нет потолочного освещения — свет в принципе меня раздражает. Я вообще чаще в темноте живу, чувствуя себя в ней комфортно. Сейчас, не испытывая голода, я вполне миролюбив и умиротворен. Пока достаю еду, пират, пришедший за мной, осматривается, явно прицениваясь. Я, кстати, не шутил, и в случае пропажи, хоть чего-нибудь, даже не ценного для меня лично, ему достанется.