Раскол Русской Церкви в середине XVII века

Крамер Александр Владимирович

«Куда царь Алексей Михайлович ни ездил во все свое царствование, его сопровождали стрельцы. Его царское жилище постоянно было охраняемо вооруженными воинами и никто не смел приблизиться к решетке, окружавшей дворец, никто не смел подать лично просьбу государю, а подавал всегда через кого-нибудь из его приближенных. Один англичанин разсказывает, что однажды царь Алексей Михайлович в порыве страха собственноручно умертвил просителя, который теснился к царской повозке, желая подать прошение <…>. В последующие за мятежами годы появился новый приказ – Приказ Тайных Дел, начало тайной полиции. <…> Подъячие этого приказа посылались надсматривать над послами, над воеводами и тайно доносили царю; <…> По всему государству были у царя шпионы <;…> они проникали на сходбища, на свадьбы, на похороны, подслушивали и доносили правительству обо всем, что имело вид злоумышления. Доносы были в большом ходу, хотя доносчикам всегда грозила пытка; но стоило выдержать пытку, донос признавался несомненно справедливым. <Далее описание тогдашних пыток.> Тяжелее для народа стало управление в городах и уездах. <…> Воеводы в это время <…> не получали жалования, а, напротив, должны были еще давать взятки в приказах, чтобы получить место, потому – смотрели на свою должность, как на средство к поживе, и не останавливались ни перед какими злоупотреблениями; <…> они, по выражению

современников, «чуть не сдирали живьем кожи с подвластного им народа». <…> Суд их был до крайности продажен. <…> Hе было преступления, которое не могло бы остаться без наказания за деньги, а с другой стороны нельзя было самому невинному человеку быть избавленным от страха попасть в беду. <…> Раздавались повсеместно жалобы, что воеводы бьют посадских людей без сыску и вины, сажают в тюрьмы, мучат на правежах, задерживают проезжих торговых людей, придираются к ним под разными предлогами, обирают их, сами научают ябедников заводить тяжбы, чтобы содрать с ответчиков. <…> Важнейший доход казны – продажа напитков, отдавался обыкновенно на откуп. Правительство, главным образом, как кажется, по совету патриарха Никона <об этом см. с. 144>, признало, что такой порядок тягостен для народа и притом вредно отзывается на его нравственности: откупщики, заплативши вперед в казну, старались всеми возможными видами выбрать свое и обогатиться, содержа кабаки, делали их разорительными притонами пьянства, плутовства и всякаго беззакония» [113, кн.2, с. 121–124].

Будет, вероятно, кстати сказать о нем еще несколько слов: он «иногда тайно “навещал” девиц дворянских фамилий» [351, с. 13], и имел «многочисленных внебрачных потомков» [93, с. 205]. «У него было <…> не поддающееся точному подсчету количество бастардов (незаконнорожденных детей), которых он считал своими и которых устроил на воспитание в семьи служилых людей и обеспечил материально» [174, с. 85]. Он имел детей вне законного брака – то есть солгал Богу, обещав Ему в чине крещения не прелюбодействовать (и осознав это свое обещание, повзрослев), а в чине венчания быть верным супругом до конца своих дней (прошу прощения за неуместное, возможно, морализаторство); к лжи царь Алексей Михайлович относился очень легко; примеры его лживости имеются и в предлежащей читателю книге. Ложью проникнута и на лжи основана и его богослужебная реформа (см. с. 173). Один из его «многочисленных внебрачных потомков» известен исследователям; это боярин И. А. Мусин-Пушкин – сын царя и жены боярина А. Мусина-Пушкина Ирины. Имп. «Петр к нему благоволил, почитая за сводного брата» [175, с. 21], и доверяя важные государственные должности. (К. Валишевский ошибся, назвав сына царя Платоном Ивановичем ([89, с. 452]), вероятно, спутав сына с внуком). Я не знаю чего-либо подобного в жизни прежних русских государей.

Начало реформы

Фундаментальной для всей политики царя Алексея Михайловича и роковой для всей русской истории была его мысль, что невозможно устроение порядка и благочиния Церкви без введения (и если потребуется – принудительного) полного единообразия в обрядах. При этом царь представлял себе это единообразие, как введение везде, и в первую очередь в Великороссии, греческих обрядов, порядков и богослужебных текстов, так как именно греческое духовенство – всеправославных учителей и наставников – нужно было привлечь к единству в первую очередь. Противники же царя – ревнители престижа и охранения русских обрядов и порядков – мыслили о порядке и единстве приблизительно так же, но считали, наоборот, что греки, исказившие веру и обряды и подпавшие за это турецкому рабству, должны учиться у москвичей, сохранивших, как свет всему мiру, чистое и неискаженное православие, и, благодаря этому, свободу и государственность. Выражая точку зрения правительства, Чудовский инок Евфимий, ученик и сотрудник Епифания Славинецкого, писал, что русские должны быть «согласны во всем и купночинны» с греческой Церковью, и тогда «святейшие патриархи подадут вящщее благословение и молитву о благосостоянии всероссийскаго царствия, и народы вси окружнии, сущие православия восточнаго, Богу возблагодарят и царскому величеству приклонятся»; цит. по [2, c.124]. Ясно, что в этом внутри-русском конфликте все греческие иерархи были стороной заинтересованной, и заинтересованной именно в осуществлении царской программы (при этом из подозреваемых в ереси нищих попрошаек – полу-изгнанников они легко и быстро превращались в очень нужных, уважаемых, влиятельных и щедро оплачиваемых учителей), и, поэтому, не могли смотреть на дело непредвзято, и не должны были быть арбитрами. Но – царской волей – стали.

Замечательно, что проводя в течение 24 лет (до своей смерти) свою церковную реформу, и 24 года проливая потоками кровь русских людей – своих подданных, царь Алексей Михайлович ни разу, ни в каком, даже самом мелком спорном вопросе, не попросил греков хоть чуть-чуть «подвинуться», хоть в немногом уступить, но всегда и во всем был на их стороне, даже когда бывший патриарх Никон (на соборе 1666–1667 гг.) обличал их (см. с. 308), или когда нелепость их утверждений была очевидна. Например, в спорах о перстосложении священнического благословения (см. с. 237) и о сокращенном написании имени Iисус (см. с. 243–246). Разумеется, сам он не мог до такой степени вникнуть в полемику, чтобы в каждом разногласии понять, греки ли правы по существу вопроса, или русские; он просто поддерживал греков во всем ради своих государственных целей и планов. И они прекрасно это понимали, чем и объясняется их поведение в России, например, на роковом для русской истории соборе 1666–1667 гг. (см. с. 313).

Итак, царь Алексей Михайлович решил поручить правку великорусских богослужебных книг и обрядов людям гречески-образованным, то есть грекам и малороссам. Приехавший в Москву (со «свитой» из 30 человек) в 1649 г. за милостыней и торжественно там принятый Иерусалимский патр. Паисий поддержал грекофильские мысли царя (возможно, даже и подтолкнул к ним) и указал русским на их «отступления» от греческих обрядов: двуперстие, сугубая аллилуия, многогласие и т. д. Он называл их новшествами, что относительно большинства этих обрядов было и есть неверно по существу (см. с. 199–249). Патр. Иосиф медлил начинать «исправление» этих обрядов по греческому – якобы «правильному» – образцу; прот. Стефан Вонифатьев, на соборе 1649 г. настаивавший (один против всех остальных отцов собора; архим. Никон и патр. Паисий лично не присутствовали [25, с. 147], подписи Неронова под решениями собора тоже нет [139, с. 85]) на немедленном введении единогласия в русском богослужении, подал на него и архиереев царю челобитную, упрекнув их в небрежении и назвав «патриарха и весь Освященный собор волками и губителями, сказав, что в Московском государстве и Церкви-то Божией совсем нет». Патр. Иосиф подал контр-челобитную на Стефана за его «хулные словеса <…> на соборную и апостольскую Церковь»; цит. по ([31, с. 389]), за что Стефан по букве закона мог быть приговорен к смертной казни. Царь разбирал дело в 1650 г. и приказал патр. Иосифу запросить (среди

других вопросов) об этом Константинопольского патриарха; тот высказался за единогласие. Это позволило царю, не ответив на челобитную патриарха и не утвердив решение собора 1649 г., приказать начать введение единогласия в богослужении; таким образом, он полностью поддержал Стефана в тяжелой для того ситуации. Сильно обиженный патр. Иосиф был вынужден издать в 1651 г. указ о единогласии, хоть и не сочувствовал этому делу, как и большинство русских, подозревавших в нем ересь; за многогласие высказался даже Соловецкий монастырь. Однако в этом вопросе реформаторы были вполне правы, и противникам реформы, в том числе патриарху, было нечего возразить по существу дела – многогласие было настоящим «безобразием» (выражение Е. Е. Голубинского), поэтому с его ликвидации и начали. Одобряли введение единогласного пения и будущие учители старообрядчества – Аввакум, Неронов (в Казанском соборе которого уже давно все службы пелись единогласно) и другие, из чего видно, что они отнюдь не были противниками любых реформ богослужения вообще. Без сомнения, за единогласие высказался и архим. Никон. Замечательно, что указ 1651 г. молчит о письме и мнении Константинопольского патриарха, но ссылается на постановление почитаемого Стоглавого собора 1551 г. о необходимости единогласия, и даже требует руководствоваться «нашими древними письменными и печатными книгами». Под текстом ясно просматривается недоверие к иноземному учительству.

Немного отвлекаясь, замечу, что старообрядцы-поповцы, вслед за Аввакумом и Нероновым, служили и доныне служат вполне единогласно и, поэтому, очень долго. Но многогласие доныне сохраняется в богослужении русской православной Церкви (насколько я знаю, всех Ее ветвей) – например, при чтении стихов на «Бог Господь» на утрени и ектений – что соответствует общей тенденции сокращения православного богослужения и вносит в это сокращение малую, но ярко заметную (в отличие от обширных, но далеко не всем заметных сокращений текста) лепту. Если я не ошибаюсь, многогласия не чуждаются и старообрядцы-беспоповцы.

Здесь мне пришлось, и далее не раз придется «православие» противопоставить «старообрядчеству». Фактически, старообрядческая Церковь не менее, если не более православна, чем русская государственная новообрядческая, и противопоставление: «эта – православная, а та – старообрядческая» ни в коем случае не подразумевает, что эта – православная, а та – неправославная.

Следует отметить, что столь твердая поддержка царем своего духовника (против всего собора 1649 г.) объясняется не только высоким авторитетом Стефана, общностью их мнений о многогласии и их общей нелюбовью к патр. Иосифу, но и безоговорочной преданностью Стефана царю в самые трудные моменты его жизни. Так, и в это время, и позднее, при патр. Никоне, Стефан, насколько известно, ни разу не выступил против церковной реформы, хотя, вероятно, не полностью сочувствовал ей, наверняка не одобрял жестокости, с которыми она осуществляется и очень сожалел о расхождении со старыми друзьями – протопопами-боголюбцами – с которыми до самой своей смерти в 1656 г. старался по возможности поддерживать хорошие отношения. Преданность Стефана царю объяснялась, вероятно, не только желанием сохранить место царского духовника, но и их глубокой внутренней симпатией. Косвенно эта преданность и неучастие Стефана в борьбе против реформы подтверждают основную мысль настоящей книги – реформа была на деле не «Никоновой», а царской; «Никоновой» реформе Стефан – друг протопопов, ее противников – противодействовал бы, вероятно, вместе с ними.

В прежние царствования тысячи духовных лиц – греков, болгар, молдаван, валахов, сербов и грузин, от монахов до патриархов, приезжали в Москву за милостыней и безотказно получали ее за свои страдания от турок (описанные ими в Москве правдиво или не очень). Некоторые из них жили в гостеприимной Москве годами и приезжали неоднократно, некоторые даже остались здесь до конца своих дней и занимали русские епископские кафедры – и ни один из них (!) до середины XVII в. не отметил «неправильности» русских обрядов – хотя эти обряды, несомненно, за последние 150 лет не изменились или почти не изменились, а греческие, несомненно, от них сильно отличались. Многотысячекратно благословляя (конечно, без скандалов, следовательно, по русски, то есть двуперстно) низших по сану русских духовных лиц, бояр и простой народ, и принимая благословение от русских духовных лиц, высших по сану, они не заметили «неправильности» русского перстосложения (то есть двуперстия), в том числе даже и те из них, кто благословлял царя (то есть архиереи). Можно утверждать, что не глухие и не слепые и сами благословлявшие по-русски иерархи-греки многое замечали, но отмечали вслух и на бумаге только то, что им было выгодно отметить, и молчали, когда было выгодно молчать. Когда милостыня зависела от того, сколь старательно они хвалили русское благочестие, любовь к длинным постам и службам и т. п., они старательно хвалили все это, молча о странностях (для них) русского богослужения (см. на с. 112 слова Олеария). Когда же (при царе Алексее Михайловиче) появилась возможность жить в Москве не несколько месяцев надоевшими (все же) нахлебниками и попрошайками, а сколько угодно – уважаемыми и высокооплачиваемыми учителями, судьями в русских спорах и разъяснителями русских ошибок, то стало выгодно подогревать эти споры и замечать и отмечать побольше этих ошибок, подчеркивая свои знания, наблюдательность, благочестие и – главное – нужность в Москве.

Я написал, что в прежние эпохи иерархи-греки благословляли русских людей двуперстно; в 1-м и во 2-м изданиях книги это мое утверждение осталось умозрительным, не имея документального подтверждения. Теперь такое подтверждение есть (см. с. 286).

Замечательно, что «неправильность» русских обрядов заметили и громко о ней заявили два грека, но не священники и не монахи, а купец и дипломат. «В 1522–1523 годах купец из Кафы Марк Грек заявил Василию III, что русская вера отягощена тяжкими заблуждениями и разошлась с греческим законом, за что грека тотчас схватили и убрали с глаз долой. “Канцлер” Юрий Траханиотов, примкнувший к этому мнению и защищавший его, был отрешен от всех должностей и лишился государевой милости» [186, с. 146]. Это было именно в те годы, когда, как я пишу на с. 239, греческое троеперстие стало «просачиваться» в Россию, а через 30 лет заслужило проклятие Стоглавого Собора. Вероятно, все пребывающие в России и прибывающие в Россию греки узнали о реакции русского правительства на смелое заявление этих их двух соотечественников, и, чтобы не получить еще худшей участи, помалкивали.

Путешествия русских клириков на греко-язычный Восток и их впечатления о греческой Церкви

Было решено послать на православный Восток иеродьякона Арсения Суханова – строителя московского Богоявленского монастыря – с заданием: собрать и привезти в Москву древние греческие рукописи, и понаблюдать за современной богослужебной практикой греков. Он имел опыт работы в посольском приказе, знал греческий язык и в 1636–1640 гг. ездил в составе посольства в Грузию, участвовал в тамошних переговорах и составил «статейный список», то есть поденную запись-отчет о действиях посольства, в котором отметил (без тени сомнения) много «неправильностей» в грузинском богослужении.