Расколотое небо
Шрифт:
— До чего же хорошо у вас! — Сосновцев окинул взглядом начавшую блестеть в лучах поднявшегося солнца озерную даль. — Не гарнизон, а райские кущи! У бога за пазухой живете!
— Некогда радоваться всему этому, Виктор Васильевич! — устало пробасил улегшийся на траву Горегляд. — Почаще к нам приезжайте и, как сегодня, вытаскивайте нас на природу.
— Непременно буду! — пообещал Сосновцев и вслед за Гореглядом улегся на зеленый ковер. — Душой отдыхаю у вас. Человеку иногда покой необходим. Для разрядки.
От костра вместе
— Хорошее пиво. Свежее. Угощайтесь.
Пили не спеша, наслаждаясь вкусным, прохладным напитком.
— Посоветовал бы, Юрий Михайлович, Мажуге пользоваться пивом вместо водки.
— Черт бы побрал этого Ма… — Горегляд поперхнулся и долго откашливался, багровея лицом. — Чего только ему ни советовали, чего ни говорили, да толку нет! От него все отскакивает, как горох от стенки.
Помянули Мажугу недобрым словом и Северин с Бутом. В семье алкоголиков вырос парень. Дед и отец пьяницы, и мать выпивала. Пьянство — это беда не только самих пьяниц, но и последующих поколений, беда общества. Сколько сил и времени оно тратит на таких, как Мажуга…
Рая помешивала вкусно пахнувшее варево и вслушивалась в мужской разговор. Вот всегда так, соберутся и о своих служебных заботах. Есть же и другие темы: книги, воспитание детей, искусство. Нет — полеты, дисциплина, люди, политработа. Сыновья и те порой спрашивают отца: чего грустный такой, опять самоволки? Особенно старший. Любит Юрия, может, и догадывается, что не родной, но молчит, никогда ни слова. «Папочка, папка, папуля».
— Товарищи мужчины! — наконец позвала она. — Мойте руки и готовьте тарелки! Кто раньше — тому погуще!
Первым отведал ухи Сосновцев. Похвалил:
— Ну и ушица! Давно такой не едал! Янтарная уха, скажу вам, друзья-товарищи! Высший сорт!
Уха понравилась всем, все охотно подставляли миски для добавки, хвалили поварих. Рая краснела, отмахивалась: чего уж там, уха как уха. Взглянув на Сосновцева, сказала:
— Беру обязательство в следующее воскресенье приготовить уху еще вкуснее! Приезжайте, Виктор Васильевич, не пожалеете!
— Спасибо за приглашение! — отозвался Сосновцев. — Непременно буду. И Кремнева приглашу.
После короткого отдыха принялись мыть посуду, укладывать снасти, собирать одежду.
Вечером после совещания, усаживаясь в «Волгу», Сосновцев сказал Горегляду:
— Следующее воскресенье объявите выходным днем. Пусть люди отдохнут, побудут с семьями в лесу, пособирают грибы, половят рыбу.
— Махов сказал, что в воскресенье будет день технической подготовки.
— С Маховым я улажу. А вы с Севериным планируйте отдых.
4
У поворота, где МАЗ ударил газик, Кремнев попросил остановить машину.
— Здесь?
— На этом месте, — ответил
Приехали на завод. Северин скрылся в проходной. Вернулся с секретарем парткома Стукаловым.
— Знакомьтесь.
Кремнев и Стукалов обменялись рукопожатиями.
— Как ваши подшефные? — поинтересовался Кремнев. — Не обременяют вас?
— Что вы, Владимир Петрович! — ответил Стукалов. — Они нам больше помогают, чем мы им.
Вчетвером направились к последнему, стоявшему на отшибе возле железнодорожных путей зданию из бетона с высокой застекленной крышей.
Кремнев шел первым твердой, уверенной походкой. Возле цеха остановился, одернул китель. Медленно открыл массивную дверь. Перед ним простирался длинный пролет цеха с прямой линией станков. Отовсюду доносился ровный металлический гул. Оглядевшись, Кремнев направился вдоль станков. И тут же увидел, как из залитой светом глубины цеха ему навстречу вразвалку, широко расставляя ноги, идет высокий, плечистый, о копной темных волос мужчина. Так размашисто в полку шагал только один человек — механик Иван Устякин. Кремнев отчетливо видел его продолговатое, с редкими, круглыми оспинами лицо, расширенные, полные удивления глаза, приоткрытый рот. Ну конечно же, это он при ярких вспышках разрывов бережно укладывал под куртку Кремнева свернутое знамя полка!
Устякин узнал Кремнева, едва тот вошел в цех. Перед ним стояла его юность, словно воскресшая из прошлого, шагнувшая к нему прямо с войны. Иван Макарович заспешил, едва не побежал на встречу с самим собой, помолодевшим сразу на четверть века…
— Володя! — осипшим от волнения голосом крикнул Устякин и шагнул в распахнутые руки Кремнева. — Володька! Ты ли это? — Он тормошил генерала, крепко сдавливал его в своих объятиях.
— Ваня! — охрипшим от волнения голосом произнес Кремнев.
Они обнялись и притихли, сдерживая неровное дыхание.
Люди молча смотрели на них потеплевшими глазами. Никто не разговаривал; те, что постарше, неловко прятали глаза, вздыхали, вспоминая друзей и товарищей, не вернувшихся с войны.
— Радость-то какая для нашего Макарыча! — нарушил тишину Стукалов.
— Повезло Устякину, — ответил стоявший рядом рабочий. — Считай, в свой полк попал. Есть что вспомнить. И как это пересеклись их пути-дороги? Столько лет не виделись, а тут судьба свела.
Вокруг фронтовиков начали собираться рабочие.
Стукалов обеспокоенно посмотрел на часы — конец смены. «Можно и гуртоваться», — облегченно подумал он и жестом пригласил остальных, выжидательно смотревших на Кремнева и Устякина.
— Ты совсем не изменился, — говорил Устякин. — Сними генеральские погоны, надень лейтенантские — и прямо в полк, на левый фланг. Туда, где новичков в войну ставили.
— А седина? — потер виски Кремнев. — Ее, как погоны, не снимешь. Она тоже — пять баллов.