Расколотый берег
Шрифт:
– Они курицу любят, у тебя есть?
– Они и против филе ничего не имеют. И потом, всякое сбитое зверье тоже хорошо идет. Пока, Сиб.
Пока он ехал домой, на западе догорала вечерняя розовая заря и ночь мягкими шагами начинала ступать по земле. На перекрестке он включил фары, и через пять минут их лучи уткнулись в темный дом и осветили мужчину с фонариком в руке, который стоял у стены и курил сигарету.
Ребб подошел к машине, открыл дверцу и выпустил
– Господи, – произнес он, – подменили их, что ли?
Вне себя от радости, собаки кинулись к нему.
– Я здесь ни при чем, – ответил Кэшин, – это все мать. А я думал, ты насовсем ушел.
– Да хотел было, но там работы нет, вот и вернулся, – объяснил Ребб. – Старик уже еле ходит. Так я подумал – буду ему помогать и еще останется время у этого твоего собора поболтаться.
Они обошли вокруг дома, освещая фонариком работу Ребба.
– Поболтаться? – спросил Кэшин. – Ты это называешь «поболтаться»?
– Берн приходил, подсобил немного. Язык, правда, у него поганый, но работать он умеет, этого не отнимешь.
– А я и не знал. Память у него крепкая, это да.
– Правда, что ли?
Ребб посветил фонариком на свежую кладку стены, подошел и провел по шву пальцем.
– Помнишь, когда он привез бак для воды? Он вспомнил, что вы с ним встречались, еще когда были мальчишками. В футбол играл против вас. Против лагеря «Товарищей».
– Что-то я про такой лагерь не слышал, – отозвался Ребб и посветил фонарем на собак.
– У меня твоя фотография есть, – сказал Кэшин. – Тебе там лет двенадцать, ты стоишь, апельсин ешь.
– Никогда мне не было двенадцати, – ответил Ребб. – Пойду пирог с зайчатиной сделаю. Я опять с твоим пугачом ходил.
– С тобой там как, ничего не случилось?
Кэшину показалось, что Ребб улыбнулся.
– Я там один день всего был, – ответил он. – Кормили хреново.
– У меня отбивные есть, – сказал Кэшин. – Пойдет?
– Пойдет. Тут соседка приходила, что-то для тебя оставила. Завернула прямо как подарок.
– Вовремя, – ответил Кэшин, – давно мне подарков не дарили.
– Жизнь и так подарок, – заметил Ребб. – Каждая минута, каждый час и каждый день.
Было уже за полдень, когда Кэшин вывел собак на прогулку. Они тут же, рядом с домом, подняли зайца, – без собак те совсем осмелели. Потом, на лугу, они набрели на целую стаю. Собаки набегались так, что от усталости, вывалив языки, не закрывали пасти.
Достигнув ручья, собаки вошли в воду по холку, постояли, почесываясь, насторожились. Кэшин тоже вошел в воду
Они встретились возле углового столбика со стороны Ребба, поздоровались. Она, казалось, похудела и выглядела даже лучше, чем он помнил.
– Устали, – сказала она, имея в виду собак. – Что ты с ними сделал?
Он сглотнул и ответил:
– Не в форме. Разжирели, бегать тяжело стало. Ничего, я их быстро в чувство приведу.
– Как ты, Джо?
– Я-то? Да ничего. Так, царапина. А потом, я ведь стойкий и никогда не жалуюсь.
Хелен покачала головой:
– Я хотела навестить тебя, но подумала… да нет, не знаю, что я подумала. Или нет, я подумала, что у тебя сейчас родные, друзья из полиции…
Собаки поднялись. Разговор был им неинтересен, хотелось поразмяться.
– Догадливая… Так и было, днем и ночью дежурили посменно – то родные, то полиция.
– Язва ты! Видел по телевизору Бобби Уолша?
– Нет.
– Он сказал, что вы с Давом заслужили медали.
– За что? За глупость? Так за нее вроде не дают.
Хелен покачала головой:
– А про курорт знаешь?
– Нет.
– Эрика Бургойн решила не продавать Файфу лагерь «Товарищей». Она передает его государству, там сделают что-то вроде заповедника. Значит, доступа к устью не будет и весь проект рухнет.
Кэшин слушал ее и вспоминал откинутое кресло в зале штаб-квартиры «Товарищей», Эрику в ее офисе, следы слез на кремовой шелковой блузке, рыдания.
– Вот и отлично, – сказал он. – Теперь можно будет сосредоточиться на выборах.
– Надеюсь, голос одного полицейского у меня уже есть.
– Смотря что еще выяснится в дальнейшем. Но ведь нам, полицейским, о политике разговаривать нельзя.
– А пить можно?
– У меня печень почти как новая. Столько недель отдыхала…
Они переглянулись, он помолчал, посмотрел на темную долину ручья, на верхушки деревьев на холме и сказал:
– Давно хочу спросить… Когда умер твой отец?
– В восемьдесят восьмом. Не вписался в поворот на дороге, через год после того, как мы закончили школу. А зачем тебе?
– Так… Он подписывал свидетельство о смерти жены Бургойна.
– Он их сотнями подписывал…
– Да.
– Ну что? Зайдем ко мне, выпьем? Я тебя даже покормлю.
– Опять готовыми пирожками?