Расписание тревог
Шрифт:
— Да, прихворнул.
— Знаем мы эту тактику. И председателя нет? Ну-ну!
— У нас, Сергей Иваныч, свои головы на плечах. — Капитолина Акимовна откашлялась, приготовилась излагать дело.
Лещов остановил ее, вызвал секретаршу:
— Зина, поставь, пожалуйста, самовар… Два поставь! Второй возьми в отделе культуры.
Привычку поить посетителей чаем за ним знали. Сей же час на столе появились кошелки и узелки. Лещов округлил глаза, но было уже поздно, на столе уже громоздились баночки с вареньем и морожеными ягодами,
Капитолина Акимовна сдвинула с предриковского стола бумаги и разложила пирог с груздями. Поклонилась:
— Для вас старались, Сергей Иваныч!
— Как знали, что чайком нас попотчуете! — заговорили все разом. — Вот хорошо-то, подорожничков догадались испекчи! Кушайте на здоровьичко, товарищ Лешшов! Не стесняйтеся, моего отведайте! И моего! Это все наше рукоделье!
Лещов рассмеялся, сдаваясь.
— Ну что ж, отведаем!.. Зина! — сказал он в микрофон. — Что у тебя с чаем?
— Несу! — ответила в динамик Зина и вскоре появилась в дверях с самоваром.
Антиповна, сидевшая с краю, вскочила ей помогать. Зина от помощи отказалась:
— Сиди, тетенька!
Тем же путем она принесла второй самовар и, уходя, не удержалась от восхищенной улыбки:
— Ну вы и даете!
Капитолина Акимовна ей подмигнула — все шло так, как и было задумано.
— Дело, значит, у нас такое, Сергей Иваныч, — начала она. — Обращаемся с просьбой переименовать наш колхоз.
— Что ж, это ваше право.
— Право наше, а власть ваша! — вставила Марья Спиридоновна.
— Сейчас мы называемся «Просвет», — продолжала Капитолина Акимовна. — А что это обозначает — просвет? Щель! Вот, а мы идем широкой дорогой!
— В сторону коммунизьма, — подсказала старуха Шапошникова.
— Какое же вы предлагаете название? — кивнув, спросил Лещов.
— Имени Рудольфа Прокопьевича Кузнецова.
Лещов опешил:
— Это какой еще Кузнецов?!
— Наш военный председатель! Вы его не захватили, вы тогда еще малой были.
— До пятьдесят пятого года робил!
— С сорок третьего и до пятьдесят пятого!
— Посчитай, двенадцать лет!
— Постойте… Это который, это который недавно?..
— Ну! Он самый!
— Так ведь он… того? — Лещов щелкнул себя по кадыку.
— Да вы чо?! — Бабы зароптали: — Сроду не пировал! Не водилось за им этого! Кто это такое наплел?!
— Я его сам в магазине видел! Руки трясутся, небритый, нестриженый! Это ведь который парикмахер бывший? Тупейный художник? — позволил себе пошутить Лещов.
— Не тупей некоторых! — обрезала Марья Спиридоновна. — А что руки тряслись, дак у кого хошь затрясутся. Ведь он как есть наскрозь раненный, полны груди железа! Сколько, Капа, тридцать ли, сорок ли осколков у него было?
— После войны двенадцать вынули, — сказала Капитолина Акимовна. — Это я хорошо помню.
— Двенадцать-ту после войны! А сколько в госпитале выташшили! Ково говорить! Я и теи, и этии видала! Оне у него
— Погодите, погодите, — Лещов вскинул руку. — Давайте по порядку.
— Давайте!
— Он кто был, ваш Кузнецов? Герой Союза?
— Нет.
— Герой Труда?
— Нет.
— Ну, может быть, при нем колхоз миллионером стал?
— Какое там миллионером!
— Голодовали как, не приведи господи! Ни одежонки, ни обужонки!
— Тогда я вас не понимаю, товарищи.
— Понятие тут простое, — опять взяла бразды Капитолина Акимовна. — Фронт кормили? И кормили и одевали. После войны какая разруха была — выдюжили? Выдюжили и сами выжили. Детей сохранили всех до единого, а мерло-то их сколь по деревням, ой-ё-ёченьки! Заслуги Рудольфа Прокопьевича вне всякой критики.
— Так! Так! — закивали бабы.
— …Сколь у нас председателей переменилось, мы со счету соскочили! Среди нас только, которые тут сидим, трои в председателях перебывали. Я год руководила. Надежда Ивановна год ли, два ли…
— Год, — сказала Надежда Ивановна.
— …Антиповна какое-то время была…
— Была полгода, — подтвердила Антиповна. — Нинка Серкова! Ведь и ты председательствовала? Чо не сознаешься?
— И я председательствовала, — улыбнулась сухонькая старушка, в молодости Нинка Серкова, — но я маленько, три месяца и четыре денечка, пока за потраву не сняли.
— …вот, — закончила мысль Капитолина Акимовна, — а лучше Рудольфа Прокопьевича председателя не бывало.
— А времечко-то, времечко-то было! — снова загомонили бабы. — Вспомнить знобко! Инвентарю-то нету, коней-то нету, семян-то нету! А уж на что Прокопьевич обходительный был, деликатный! «Сопля» сказать стеснялся! Красавец-то экой с фронту пришел! Кудрявый… Усики шшоточкой! Пошутить любил. Ага, намаемся за день-то, наломаемся, а он что-нибудь сказанёт и опять мы вперед, смехом да плясом! Соберет в конторе: ну, дескать, девчата, давайте песни играть! Голос у него был вьюшшийся, на самых верхах строчку вел! Сам-от, бывало, на балалаечке, а Верка вон Панферова на гармошке. Ох, уж и попели при ем!
Лещов подвел черту:
— Все это очень интересно, товарищи, но не уверен, что все это может служить основанием для переименовки колхоза.
Бабы зашумели. Так хорошо, дружелюбно начатая встреча обертывалась ничем.
— Какое еще надо основание! Такая наша воля, и весь сказ! Мы так порешили!
— «Порешили»… — Лещов пересчитал их взглядом. — А решенье общего собрания у вас есть?.
— Будет! — ответили ему хором.
— В общем, так. Присылайте ваше ходатайство и протокол общего собрания. А теперь извините. — Лещов встал, хотел попрощаться с каждой за руку, но ограничился общим приветом. — Только этого мне не хватало, — пробормотал он, машинально надкусывая пряник. — Вот так история.