Расплата
Шрифт:
— У Нодара арбузы что надо, они каждое воскресенье загоняют на рынке по целой арбе…
— Ну? — встрепенулся Резико и поднял глаза на низкорослого, обритого наголо парнишку, который это сказал. Задумался. Ребята продолжали болтать. Рыжик купался поодаль в одиночестве, потому что плохо плавал, а где купались все, ему было с ручками. Когда ребята спускались к воде, он всегда уходил подальше и купался один. Когда все выходили на берег, он присоединялся к этой ораве и вместе со всеми катался по песку.
Резико сидел и думал. Ребята болтали. Рыжик вылез на берег и лег на солнце. Припекало. Делать
— Кто любит арбузы и умеет бегать, за мной…
И даже не обернулся, пошел по тропинке. Рыжик, как был мокрый и перемазанный, поспешил за ним, натягивая на ходу трусы.
Ребята всполошились:
— Ты куда, Резико?
Резико не ответил, не замедлил шага, он шел, насвистывая и сбивая прутом гроздья бузины. Тогда двое ребят — тот, который говорил, что любит арбузы, и второй, наголо обритый, — оделись и поспешили за Резико.
Резико остановился у моста, подсекая прутом траву. Ребята подбежали, а он, не обращая на них внимания, продолжал насвистывать и махать прутом.
— Куда тебя понесло? — поинтересовался толстяк.
— Ты оставайся, — сказал Резико, — где тебе бегать?
— Мне-то? — оскорбился толстяк. — А ну, погляди…
И он помчался изо всех сил к реке и сразу же обратно.
— Видал, как я умею? — похвастался он, еле переводя дух.
— Ладно, айда, — смилостивился Резико. — Если словят, смотри, надают по всем правилам.
— Не бойся, не поймают.
— Тогда пошли на бахчу Нодара, у них арбузов навалом.
Толстый был добряк и, видимо, почувствовал угрызение совести.
— На бахчу Нодара? — заколебался он.
— Ага.
— Он же наш товарищ!
— Другой раз не будет швырять песком в друзей, — ответил Резико.
Толстый хоть и был добряк, но любил поесть, поэтому и не стал возражать.
— Ладно, пошли, — согласился он.
Они поднялись на дорогу и перешли мост. Позади них в пыли брел Рыжик. Резико остановился, оглядел брата.
— А ты шагай домой! — распорядился он.
— Я тоже хочу арбуза…
— Давай домой, я притащу тебе.
— Не хочу, я сам, — огрызнулся малыш.
— Иди, говорю! — Резико замахнулся прутом.
Малыш отступил.
— Вот увидишь, все бабушке скажу, что куришь, — пообещал он.
Резико словно взбесился. Он знал, что брат ни за что не скажет бабушке, он никогда не ябедничал, а если и проболтается, Резико все равно не боится, но эта угроза взбесила его. Он подскочил и прутом ударил малыша по ногам.
— Ой, мамочка! — вскрикнул ребенок, неловко подпрыгнул и упал.
— Значит, скажешь? — спросил Резико со злобной улыбкой.
Рыжик плакал. Он попробовал было убежать, но Резико догнал его, взмахнул прутом и снова стегнул по ногам.
— Скажешь? — мстительно повторил он.
— Ой, мамочка! — обреченно вскрикнул Рыжик и снова упал.
Резико вспомнил, что у них нет матери и вообще никого нет ни в каком краю земли. Он ощутил щемящую жалость к брату, единственному родному существу, и вдруг неожиданный гнев так перехватил гортань, что он не мог продохнуть. Он не знал, кто виноват в этой внезапно нахлынувшей ненависти и злобе — брат ли, он ли сам, или кто посторонний, — но он дико ненавидел кого-то, ненавидел невыносимую
— Скажешь, скажешь, еще скажешь?! — хрипел он.
Мальчик пытался спрятать окровавленные ноги, кричал, корчился, старался уползти.
— Не скажу, не скажу, ой, мамочка!..
Растерянные, перепуганные товарищи с трудом остановили Резико и отобрали прут. Резико стоял бледный, его трясло. Словно из-под земли доносился до него отчаянный крик брата:
— Ой, мама, ой, мамочка!..
Но мамы не было, и крики напоминали эхо, доносящееся из страшного темного ущелья. Малыша некому было защитить, и не хватало силенок, чтобы защитить себя, он просто бежал по дороге и захлебывался в плаче.
Резико оттолкнул товарищей, догнал брата. Догнал, стиснул ладонями его голову, повернул к себе, уставился в это залитое слезами несчастное и единственно любимое лицо и почувствовал, что больше не может, не выдержит тяжести, что придавила душу. Плач ребенка ожесточал его, и он, задыхаясь, сдавленным шепотом прошипел:
— Заткнись, не реви, придушу!
Лицо Резико перекосилось, он со всей силы сдавил голову Рыжика, и тот внезапно затих. Дрожащий, подчинившийся, полный животного ужаса, смотрел малыш на бледное, страшное лицо брата и старался не плакать. Он не плакал уже, только судорожно всхлипывал. Соленые слезы сами собой бежали по грязным щекам. Малыш безнадежно смотрел куда-то вдаль, Резико разжал руки, отпустил его, пнул в последний раз и сквозь зубы процедил:
— Пошел домой!
Рыжик покорно повернулся и пошел. Он шел, не поднимая головы, спотыкаясь, нетвердо переступая грязными, окровавленными ногами по пыльной дороге.
А Резико с приятелями пошли дальше.
За ровными зелеными полями поднимался лес. На полях пасся скот. Откуда-то издалека доносились ясные звонкие трели птиц. Резико любил ходить здесь, но сейчас ничто не интересовало его, глухая, затаенная боль бередила душу. Он шел по тропе среди полей, но его не радовала ни сочная зелень, ни то, что он вдоволь наелся арбузов. Как только друзья оставили его, он свернул к полям и почувствовал, что ему очень плохо. Возбуждение, принятое им за радость, не оставлявшее его ни тогда, когда он ел арбузы, ни потом, когда вместе с приятелями возвращался с бахчи, теперь прошло. Он медленно брел среди открытых полей, которым не было конца, а темная зеленая линия деревьев скрывала далекую грань между небом и землей.
Солнце освещало землю. Резико свернул с полей и пошел берегом. Вышел к пляжу, где всегда можно было найти ребят, но сейчас там никого не оказалось. Резико огорчился, что не застал никого: ему не хотелось идти домой. Он вернулся, но пошел не тропинкой, а пересек поле напрямик, направляясь к старой кузнице, около которой всегда шелестели высокие пепельные осины, а еще дальше начиналась дорога. Он почти подошел к кузнице, когда заметил, что от реки бежит какой-то парень и машет рукой. Резико, решив, что нужно подождать его, сел на камень. Потом, узнав бегущего, он встал и вышел на дорогу, босой, с коричневыми пятнами от сладкого арбузного сока на груди. Знакомый нагнал его, спросил: