Расплата
Шрифт:
— Знаю, я тогда в подмастерьях ходил, если помнишь, был такой Дарчо Дарчиашвили…
— Как не помнить, большой ловкач был…
— Так вот, она к нему ходила, «на заказ» все шила…
— А я про что говорю? Обанкротился он, сначала гардеробщиком пристроился в собственной бане, потом сторожем ночным… И днем там же спал. Жил впроголодь, так и умер, а богатство прахом пошло…
— Что поделаешь, такова жизнь.
— В том-то и дело…
Больше ты ничего не слышишь. Сознание заволакивает туманом. Разум отключается, а когда ты приходишь в себя, в чайной опять полно людей. Все тело болит, ломит, и так хочется покоя, что готов растянуться на полу, но в окно уже таращится дневной свет, огромное стекло заиндевело от утренника. Нехотя, как избитый, поднимаешься ты и выходишь на холод из галдящей теплой чайной, на улицу, где гаснут мираж чайной и огни, которые в туманной ночной мгле представлялись далекими планетами. Утро резкое, грубое, морозное как палкой бьет тебя по лицу, и
…В ту пору, из-за Мери восстановив против себя многих старых друзей, я бывал частым гостем в этой чайной.
Старик, сидевший рядом со мной, встал, свернул газету, засунул в карман и медленно пошел по дорожке. У него было приятное лицо очень доброго по натуре человека. Вольно или невольно, но у каждого из нас найдется за душой какой-то грех, однако некоторые и в старости выглядят такими же безгрешными и чистыми, как в детские годы. Эти люди заслуживают большего доверия. Я верю, что жизнь свою они прожили чище, чем брюзжащие, вечно недовольные и сердитые старики. Этот старик показался мне добрым. Давеча, когда он попросил спички, я посмотрел на его протянутую руку и заметил: у него были почерневшие, сплющенные, неровные ногти. Такие ногти бывают у сапожников, они часто попадают молотком по пальцам. Может быть, этот старик был сапожником?
Он медленно уходил по дорожке. Спустился по лестнице, пропал в толпе маклеров и их клиентов, показался снова, держа путь к нижнему скверику. Когда старик скрылся из глаз, я снова стал смотреть на город, на тот берег Куры и отливающую на солнце бронзой Махатскую гору. Какой-то блеск у ее подножия резанул по глазам, видимо, там стекло отражало солнечные лучи. А в садике фотограф снимал двух приезжих, по виду юношей, на фоне кустов боярышника.
Я сидел в сквере и разглядывал прохожих. Резвые девушки, звонко смеясь, проходили мимо меня. С ними были симпатичные ребята, намного лучше и моложе меня, но, поймав жадный взгляд, девушки все-таки воровато на меня покосились. Какой прекрасный город Тбилиси, почему-то подумалось мне. Мы, тбилисцы, очень часто не замечаем его прелести, хотя твердо знаем, что второго такого города нет, и не дай бог, если кто-то возразит нам, тут мы никого не пощадим. Все это совершенно естественно, но наверное, так же естественно, что глаз привыкает к красоте, и в конце концов мы перестаем замечать ее. Обжившись в самом прекрасном месте, человек постепенно теряет способность ценить прелесть окружающего, потому что прекрасное относится к сфере души, а не быта. Для того чтобы воспринимать прекрасное, созерцать и ценить его, необходимо определенное настроение, свобода и воля, не скованные мелкой повседневностью.
Но достаточно ненадолго покинуть Тбилиси, забыть однообразие его буден, чтобы с иной силой всколыхнулись в твоей душе его неповторимый облик, чугунный отлив его окрестностей, многогранность контуров, неугомонный, шумный ритм, и тогда он предстанет перед тобой как неведомая, еще неоткрытая реальность, которая окрыляет твою фантазию, и она, расправив крылья, сметает с него самого, с твоего города, пробудившего эту фантазию, все мелочное, недостойное, унижающее его, и поразительно прекрасным является он твоему взору. Фантазия — не только бесплодная мечта, она — широта видения и глубина воображения. Необходимо обладать фантазией и воображением, если хочешь увидеть что-нибудь на этой земле…
Между тем фотограф снял обоих парней, показавшихся мне приехавшими из провинции. Они расплатились с ним и выглядели несколько сконфуженно, во всяком случае беспричинно посмеивались, о чем-то спрашивая фотографа, видимо интересуясь, когда будут готовы фотографии. Пять лет назад, покидая Тбилиси, я тоже не замечал его прелести, но сейчас, когда я невольно отделился от него, оторвался от его жизни, у меня щемило сердце при мысли, что я снова должен покинуть этот любимый, как сама жизнь, и в то же время мучительный город; вместе с радостью видеть его, мной овладевала и грусть предстоящего расставания. Я встал со скамьи. Довольные тем, что сфотографировались, франтоватые парни прошли мимо меня. Лицо одного из них, худощавого, с зачесанными назад блестящими черными волосами и небольшими баками, показалось мне знакомым, и я проводил его взглядом. Они быстро вышли на улицу и смешались с прохожими.
Я медленно пошел из садика — кого или что напомнил мне этот смуглый юноша? Будто мелькнуло на миг чье-то знакомое лицо, и я не успел рассмотреть его как следует — оно ускользало из памяти. Кого напоминал он мне? Между тем померкло и его лицо, стерлось в памяти, так и не воскресив то, которое я пытался вспомнить. Я вышел на улицу. Достал сигарету, закурил и, держа одну руку в кармане, а второй сжимая сигарету, медленно пошел по проспекту Руставели.
Эта улица, очаровывающая местных и приезжих, была для меня самой дорогой. В студенческие годы, вернувшись в город после летних каникул, я сгорал от нетерпения, так мне хотелось побыстрей очутиться на проспекте Руставели. Обо всем, что интересовало меня в те дни, я узнавал
— Тархудж, где ты был этим летом?
— Тархудж, как ты?
— Тархудж, где так загорел?
— Вы-то сами как отдохнули, Нина, Нани, Натела?
— Ну как мы могли без тебя отдохнуть, Тархудж? Скучали…
И хотя все это сопровождалось смехом и шутками, я все-таки был счастлив, и в глубине души мне немного верилось, что эти прелестные девушки в самом деле скучали без меня.
Счастливейшая пора! Жизнь еще не обкорнала крылья мечте, я был полон надежд; и хотя в том возрасте многое тревожит человека, зато, надежда никогда не оставляет его. Как прекрасно, когда ты уверен, что непременно достигнешь желаемого, что все задуманное зависит от тебя!
Я перешел улицу и прошел мимо гостиницы «Тбилиси». У парадного входа ее сгрудились иностранные туристки в коротеньких юбочках. Много лет назад на первом этаже гостиницы была бильярдная — притон темных личностей. Игроки в кости, дельцы, шулера, продувные бестии, кто только не ошивался там! Бились об заклад, играли на деньги. Играть на деньги я не мог, да и не тянуло, но бильярд любил и частенько там околачивался. В зеленой своей юности нагляделся на всевозможные плутни. Жаль, что не нашлось ни одного взрослого, кто бы догадался выставить меня оттуда взашей. Если бы каждый из нас думал о будущем поколении и пытался как-то упорядочить его жизнь, в один прекрасный день на земле в конце концов восторжествовали бы счастье и справедливость. Каждый наш шаг, верный или ошибочный, оказывает неизгладимое воздействие на наших детей, внуков, на наших далеких потомков, на судьбы тысячи и десятков тысяч, а возможно, и миллионов людей будущего, потому что и наша личная история начинается не со дня нашего рождения, но имеет более глубокие истоки, уходя далеко в глубь веков, к тому времени, когда раса и нация, к которой мы принадлежим, только формировалась, а может быть, и еще дальше; и каждый шаг наших предков, все, к чему подводила их жизнь или собственные страсти, продолжает и тысячелетия спустя отражаться на нашем сегодняшнем бытии. Жизнью в каждую эпоху правят объективные, присущие только данной эпохе законы, но существует и незримая духовная связь между нами и нашими предками, между нами и нашими далекими потомками, потому что по этой земле, по которой ходим мы сейчас, ходили и наши предки, благодаря которым мы появились на свет, и будут ходить наши потомки, которые благодаря нам будут являться на этой земле в грядущем. Какими будут они, какой будет их жизнь, некоторым образом зависит от нашей сегодняшней жизни, потому что причина содержит в самой себе и условие. Судьба каждого человека, хотя бы отчасти, формируется гораздо раньше, чем он является на свет, и если это так, то на каждом из нас лежит величайшая ответственность перед всем человечеством, поскольку наши сегодняшние поступки находят отклик в далеком будущем. Тот, кто ощущает в себе эту внутреннюю ответственность, какой бы незначительной личностью ни казался он на общественном поприще, пусть всеми забытый и неоцененный, все-таки есть достойнейший из достойных, а того, кто думает, что после него — пусть хоть камня на камне не остается, разумеется, трудно признать человеком, хотя бы потому, что истинная человечность — преодоление животного в природе самого человека.
К сожалению, на жизненном пути я встречал немало по-настоящему одаренных и просвещенных людей, которые не вылезали из скорлупы личных, низменных, эгоистических интересов и не имели за душой ничего, кроме мелкого честолюбия. Умеренное честолюбие необходимо для достижения успехов в любом деле, но неистовое, переходящее всяческие границы честолюбие, когда не помнят ни о чем, кроме собственной персоны, и ни на что не обращают внимания, вызывает неодолимое отвращение. Видимо, главное здесь — внутреннее духовное кредо человека, а не так называемое просвещение. По-настоящему сильный и прямой человек не должен бояться своих слабостей. Отрицание слабости — вытекает опять-таки из слабости, подтверждает ее, тогда как признание слабости — есть своеобразное проявление мужества…
Увлекшись этими бессвязными мыслями, я почему-то вспомнил батони Давида, отца Вахтанга. Может быть, потому, что в последнее время жизнь его представлялась мне насквозь фальшивой. И стоило вспомнить его, как передо мной возникло лицо того парня, который фотографировался с приятелем. Конечно же, он походил на Вахтанга своими черными волосами и прической. Вот почему в нем было что-то знакомое. Кто знает, может быть, батони Давид оттого и пришел на ум, что при виде того парня я подсознательно вспомнил Вахтанга? Открытие обрадовало меня. Я улыбнулся, бросил окурок в урну и посмотрел на ту сторону проспекта, где милиционер свистком остановил легковую машину и сейчас требовал у водителя права. Заглядевшись, я налетел на прохожего. Смуглый мужчина в очках, до того, видимо, спокойно читавший на ходу газету, недовольно взглянул на меня. Худой он был, в чем только душа держится, но со значком мастера спорта на пиджаке. Интересно, каким спортом он занимается? Наверное, шахматами. Он опустил газету. Я извинился и продолжил путь.