Расплата

Гегешидзе Гурам Шалвович

Мы стояли на краю тротуара. Пекло полуденное солнце. Новенькая «Волга», из которой вышли мои друзья, мешала движению автобусов и троллейбусов — рядом находилась остановка. Народ на остановке недовольно поглядывал в нашу сторону.

— Тебе куда, Тархудж? Поехали с нами! — предложил Вахтанг, обошел машину спереди, открыл дверцу и сел за руль. Изящно покачивая станом и постукивая каблучками, Софико приблизилась к машине и устроилась рядом с Вахтангом. Я открыл заднюю дверцу… Вахтанг завел мотор, обождал, пока народ поднимется в троллейбус, обогнал его, потом переключил скорость, помчался на третьей. Я молча смотрел на профиль Софико, сидящей вполуоборот ко мне.

— Куда тебе? — не оглядываясь, крикнул

Вахтанг.

— Если можно, подбрось до вокзала, — ответил я и подумал, не обременяю ли их. Должно быть, совершенно бессознательно я наделял Вахтанга — владельца машины — некоторыми преимуществами по сравнению с собой. Не говорил ли во мне комплекс бедности?

— Чего тебе там понадобилось?

— Мне надо взять билет.

— Ты надолго приехал?

— Сегодня вечером уезжаю.

— А приехал когда?

— Вчера…

— Снова бежишь от нас, Тархудж? — засмеялась Софико.

Машина катила по Верийскому спуску, и в окне на мгновение показалась Махата, многочисленные домики на ее склоне, белый костел с круглым куполом, в котором мы с Софико однажды слушали орган. Кроме нас, в костеле никого не было, на органе играл пожилой мужчина. Давно это было, давным-давно, тогда мы часто гуляли вдвоем, и неясность наших отношений доставляла мне тайное удовольствие… Потом мы пронеслись по Верийскому мосту, в глаза бросились круглое здание цирка, взобравшееся на вершину холма, мост Челюскинцев, Кура, как-то летом мы купались там всем классом — Вахтанг тоже был с нами; ныряли с парапета Муштаидского сада, плыли по течению, а у Верийского моста выбирались на берег — сверху, навалившись на перила, на нас глазели горожане. Мне вспомнился вкус пресной воды, вспомнилось, как в одних трусах бежали мы к одежде, а горячий асфальт обжигал подошвы босых ног. Прекрасное было время. Мы совершенно не стеснялись бегать по улице почти нагишом. Купанье в Куре доставляло огромное удовольствие. Вода была теплой и отдавала резким запахом тины, а мы лежали на спине и видели дома, девятиглавыми драконами возвышавшиеся по обеим сторонам реки… Я посмотрел на Вахтанга, и воспоминания стерли недавнее ощущение неловкости.

— Знаешь, кого я сегодня встретил? — вспомнил вдруг я, удобно устроившись на мягком кожаном сиденье, и тронул Вахтанга за плечо.

— Кого? — он смотрел вперед. Узкая улица была забита машинами, и мы стояли, ожидая, когда тронутся передние.

— Шалву Дидимамишвили.

— А-а, Шалву, — Вахтанг тронул машину. — Сколько лет я его не видел, как он, все пьет?

Я вспомнил, что познакомился с Шалвой через Вахтанга…

— Видимо, пьет…

Машина медленно прокладывала себе путь по улице Марджанишвили. У театра я заметил очень красивую женщину… Да, с Шалвой меня познакомил Вахтанг, и сейчас, когда я понял, что он почти не помнит бывшего музыканта, не интересуется его судьбой, я еще раз явственно ощутил, как мы отдалились. Словно это был тот и все-таки не тот человек, которого некогда знал и любил я. Теперь он производил впечатление сдержанного, делового человека. А у той красотки перед театром были высокие бедра, обтянутые узким платьем, черные, блестящие, зачесанные назад волосы… Конечно, столько лет не встречались, не мудрено отвыкнуть друг от друга, приобрести иные интересы, отчего неясность и отчуждение, словно трещина, пролегшие между нами, показались мне совершенно естественными.

Машина свернула на Плехановский. Что ни говори, приятно сидеть в этой мягкой новенькой «Волге». Как ни крути, я — горожанин и соскучился по городу, соскучился по этой толпе прохожих, которых вижу за окном автомобиля, соскучился по городским женщинам, что с сумками в руках входят в магазины с широкими витринами и выходят из них, идут парами или поодиночке, юные, тонкие или широкобедрые, зрелые женщины; те, что постарше, ведут детей

в школу или возвращаются с ними домой; одни кокетливо покачивают станом, смеются, радостно блестят глазами, другие задумчиво и хмуро следуют своим путем, печать горя и забот лежит на их лицах; вот встретились две старинные приятельницы, остановились на краю тротуара, увлеклись разговором. Соскучился я и по мужчинам, по молодым парням, которые бойко спешат куда-то, торопятся, или бесцельно подпирают стены, или провожают своих подружек, может быть, в какую-нибудь тайную, укромную комнатку, бог знает, где она находится, в каком уголке города, и какие невыразимые языком наслаждения ожидают их там; по пожилым мужчинам, что внушительно шагают по тротуару; по мальчишкам и девчонкам, резвой, голосистой городской детворе, наполняющей улицы своим щебетом…

Странная радость согревает тебя при виде всего этого, когда после долгой отлучки окунешься в любимый город. На протяжении последних лет я привык к грязи, к размытой дождями дороге, к свежему воздуху, я старался меньше вспоминать о городе, обо всем, что с ним связано. Но сейчас я чувствовал себя не совсем обычно, я был беспричинно счастлив, видя каменные многоэтажные дома, асфальтированные улицы, и немного досадовал, что путь мой лежит опять на вокзал… Впрочем, машина наша ехала вовсе не к вокзалу, а свернула направо, в сторону бывшего Воронцовского моста. Мы остановились у одного из домов, Вахтанг спросил у жены, кому из них лучше подняться наверх.

— Мне подниматься на пятый этаж? — с упреком взглянула на него Софико.

Вахтанг засмеялся; вместо извинения объяснил мне, что должен зайти за приятельницей и мигом вернется. Он вылез из машины, обошел ее спереди и скрылся в подъезде. На нем был дорогой, с иголочки костюм, когда он проходил перед машиной, ветер отнес вбок его галстук…

— Как ты, Тархудж? — в который раз спросила Софико, дружески и ласково улыбаясь. И все-таки она была чужой, всего лишь отражением былой, воздушной Софико. Повернувшись, она смотрела мне прямо в глаза. Нет, ничего в ней не осталось от той девушки, кроме внешности…

— Так себе, — улыбнулся и я.

— Очень рада тебя видеть…

— Я тоже…

— Сколько мы не встречались?

— Вечность.

— Знаешь, тогда, в больнице, я навещала тебя.

— Знаю.

— Откуда? — удивилась она, поднимая брови.

— Слышал твой голос.

— Врешь, ты был без сознания.

— И все-таки слышал.

— Эх, быстро летит жизнь, — заключила Софико, складывая руки на спинку кресла и упираясь в них подбородком. Я невольно откинулся назад, словно испугавшись ее близости.

— Все учительствуешь, Тархудж?

— Учительствую.

— Неужели нравится?

— Я люблю природу и детей.

— Доволен?

— Кажется.

— Есть ли какая-нибудь разница между городом и деревней? И там живут теми же интересами, что и в городе. По-моему, нет никакого различия, сейчас все живут одинаково.

— Там все-таки спокойнее, — сказал я, глядя на высокого, худого мужчину, вышедшего из подъезда. Проходя, он заглянул в нашу машину, видимо, заинтересовавшись, с кем сидит такая интересная женщина, медленно пошел дальше, достал сигареты, закурил… — Вчера приехал? — не отставала Софико.

— Вчера.

— Мери не видел?

— Откуда ты ее знаешь? — Мне было неприятно слышать о Мери от Софико.

— Как не знать, каждый день встречаемся, в одном институте работаем, — многозначительно рассмеялась сна. — Я, дорогой Тархудж, знаю больше, чем тебе кажется! — и лукаво прищурилась.

— Где я мог ее видеть? — ответил я, а тот мужчина, что заглядывал в нашу машину, снова вернулся в подъезд, из которого только что вышел, видимо, забыл что-то дома.

— Очень талантливая и умная девушка, в институте все ее уважают, — продолжала Софико.