Расплата
Шрифт:
Под ним был овраг, противоположный склон зарос кустарником, оттуда доносились невнятные голоса. Они перекликались, звали друг друга, но никого не было видно. Мушни догадался, в кустах возились дети — вышли собирать малину. Среди звонких детских голосов выделялся густой бас. Беззаботные мальчишки и девчонки были где-то совсем рядом, и Мушни стало обидно, что он их не видит.
— Дедушка! Деда! — звонко раздавался детский голосок.
Это, наверное, самый маленький отстал от своих и испугался, вот и кричит, как заблудившийся ягненок.
— Де-ед!
Мужской голос отозвался издалека. Дедушка шел на помощь. И Мушни вдруг проникся безграничной
— Дедушка! — нетерпеливо звенел детский голосок, и сердце Мушни наполнялось добрым теплом оттого, что совсем скоро дедушка отыщет внучку в коротком платьишке или босоногого внука, приласкает и поведет за руку домой. Мушни даже по-хорошему позавидовал тому счастью, которое вот-вот испытает ребенок при виде спасителя-деда, должно быть еще бодрого и крепкого, надежного. Как приятно без сомнений и колебаний довериться его любви, отдаться его заботам.
У Мушни сжалось сердце, он словно превратился в беспомощного, чувствительного ребенка. К глазам подступили слезы, Мушни радовало, что отставший ребенок был таким счастливым, хотя и не сознавал своего счастья, и печалило, что самому не довелось пережить такое. Захотелось вдруг иметь деда или какого-нибудь близкого человека. Раньше он не испытывал подобных желаний. Мушни очнулся от слез, омочивших щеки. Очнулся, и исчезло, умерло поднявшееся откуда-то из глубины тепло, стремившееся заполнить его и даже перелиться через край. Непроявленная печаль обратилась в горечь и сладкий детский лепет, удалявшийся и терявшийся, гаснувший вдали, как наивная мечта, уже ни о чем не говорил ему, не будил никаких желаний. Он сидел настороженный, затаив дыхание, и чувствовал только, что становится холодно.
Солнце еще ниже склонилось к западу, и на окрестные холмы легла густая тень. Но Мушни был так поглощен собой, что долго ничего не замечал. А когда обнаружил, что давно наступили сумерки, встал и пошел к поселку.
В одном конце длинного каменного дома расположилась столовая. У входа стояли несколько мужчин. Мушни вспомнил, что весь день ничего не ел. Есть не хотелось, он и не вспоминал о еде, пока не увидел столовую и мужчин у двери. Пожалуй, так он и совсем ослабнет, надо хоть немного подкрепиться. Нехотя поднялся Мушни по каменным ступенькам и в дверях обернулся — красивый парень гарцевал на горячем черном жеребце. Мушни загляделся на них, затаив в груди завистливый вздох. Парень то поднимал коня на дыбы, то отпускал узду. Только разойдется скакун, наездник опять натягивает удила, подчиняя его себе. Лошадь, как видно, была чужой, и он приучал ее к себе.
Мушни продолжал думать о всаднике и в столовой. Хороший всадник всегда производил на него впечатление. Может, потому, что сам он был посредственным наездником. Конечно, умей он как следует держаться в седле, вчера не свалился бы с той клячи. В углу комнаты за столом сидела большая компания, и Мушни, заметив ее, досадливо поморщился.
Он попросил чего-нибудь поесть у некрасивого тощего буфетчика, который не показался ему местным. Тот предложил остывшие хинкали.
— Разогрею на сковороде и принесу, — пообещал он.
— Ты, наверное, не здешний, — сказал Мушни, ему было безразлично что есть.
— Почему же? Здешний я, у меня в Алвани дом и семья.
Мушни сел за стол возле самого прилавка. У стены стояли ящики с бутылками кахетинского, того самого, что пила компания.
Мушни сидел у стола и смотрел в открытую дверь на опустевшее поле. Смеркалось.
Буфетчик поставил перед ним горячие хинкали. Мушни равнодушно посмотрел на тарелку. Он был голоден — и не мог есть. Только он взял левой рукой хинкали, как его окликнули. Уйдя в себя, словно в берлогу, он не столько расслышал, сколько угадал, что обращаются к нему, и напрягся, как зверь с приближением опасности. Он рывком поднял голову. Только что вошедший парень стоял совсем рядом и, улыбаясь, говорил ему:
— Когда человек один — ему кусок в горло нейдет. Пожалуйте к нашему столу.
Вымученная улыбка искривила губы Мушни, он медленно поднялся и пошел к ним. Отказаться было нельзя, хоть очень хотелось побыть одному. Ему придвинули стул, он вежливо кивнул и молча сел.
Молодой красивый парень, тот самый, что пригласил Мушни к столу, спросил, как его зовут. Мушни ответил.
— Мушни? — повторил горец удивленно. — Вы грузин?
— Да.
— Я что-то такого имени не слыхал.
— Абхазское имя. Объяснения оказалось достаточно.
— А меня зовут Квирия.
Один из мужчин, — самый почтенный, с тушинской шапочкой на седых волосах, с руками и плечами, говорящими о недюжинной силе, — наполнил чайный стакан и поставил его перед Мушни.
— Выпей, племянничек! — Хрипловатый низкий голос его показался Мушни добрым и внушающим доверие.
Мушни поднял стакан, обведя рукой присутствующих в знак того, что пьет за всех, и разом осушил его. Он заметил, что все смотрят с удивлением на то, как он ест левой рукой и левой же рукой поднимает стакан. Но никто его ни о чем не спросил. Только поинтересовались, впервые ли он в Тушетии. Мушни ответил, что впервые. Второй стакан выпили за здоровье Мушни. И снова никто не спросил, кто он и откуда или зачем сюда приехал. И Мушни вдруг показалось, что эти люди знают о нем решительно все. От третьего стакана Мушни захмелел, на какое-то время впал в забытье и пришел в себя от шума. Мгновенно отрезвев, он увидел, что в столовую вошла высокая красивая девушка.
— Иди, Тапло, садись с нами, — пригласил Квирия, но Тапло отказалась.
— Я же вина не пью, — сказала она, но по тому, как непринужденно девушка держалась с мужчинами, было видно, что она в конце концов согласится.
— Да брось! Как это можно, чтобы дети такого отца вина не пили! — гремел седой великан по имени Гота. Он высился над столом и неуклюже размахивал огромными, с добрую лопату величиной, ручищами. «Ну и медведь», — с внезапной теплотой подумал Мушни.
— Вы не потеснитесь немного? — смело, даже с вызовом, обратилась к нему Тапло, глядя на него сверху вниз.