Расплата

Гегешидзе Гурам Шалвович

Бабушка Квирии выглядела еще сильной и бодрой. Одета она была по старинке: в длинном темном платье, на голове — мандили [46] , на груди — бусы и медный крест. Она увела Мушни в нижнюю комнату просторного двухэтажного дома, сложенного из слоистого серого камня, и велела снять рубашку. В комнате с земляным полом было прохладно и пахло чем-то приятным. На стене висел войлочный тушинский ковер. На длинном столе была аккуратно расставлена чисто вымытая посуда. Мушни сел на табурет и оглядел свое распухшее плечо. Старушка готовила мазь. Тапло стояла рядом, и Мушни было хорошо от ее присутствия, пусть случайного. Получалось, что она заботится о нем, переживает. Ну и ладно, где-то в Кахетии у нее жених, пусть он во всех отношениях лучше Мушни. Сейчас он, Мушни, обнаженный по пояс, сидит с невестой неизвестного ему парня и радуется бессмысленной

наивной радостью, чувствует необъяснимое преимущество перед невидимым далеким соперником.

46

Мандили — женский головной убор (груз.).

Жены Квирии — Шукруны дома не оказалось. Сегодня утром она ушла проведать родных в соседнее село.

Готовя мазь, старушка рассказывала, скольких исцелило ее снадобье. Она была совсем не похожа на бабушку Мушни, которая воспитала его. Но было между ними что-то общее, невыразимое, но определенное. Может, это был возраст, который накладывает свой отпечаток на самых разных людей и объединяет их? А может, заботливость старушки напомнила Мушни о давно позабытом. Так или иначе, он вспомнил бабушку, ее маленькую комнатку, где под стрекот швейной машинки прошло его безрадостное детство. Бабушка была единственным близким человеком, а потом и ее не стало. К сердцу Мушни подступила печаль — он часто огорчал ее, не слушался; занятый своими делами, был к ней невнимателен. Даже комнатку ее сменил на другую, меньшую, ради доплаты. И в этой новой комнате, где ничего не напоминало о бабушке, он как-то забыл о ней. Бабушка часто ворчала на Мушни, недовольная его поведением, отметками, изводила внука жалобами на свое здоровье, и минутами ему казалось, что он совсем не любит ее. Но все равно, ближе ее никого не было в целом свете. И сейчас, спустя много времени после ее смерти, он ощутил это особенно остро и болезненно. Жаль, что он продал все ее вещи. Правда, тогда ему очень нужны были деньги, но можно было что-нибудь сохранить! Вещи напоминают о людях, помогают нам восстанавливать забытое, будят угасшие чувства. Мушни совсем расстроился. А разве следовало терять увеличенный портрет бабушкиного мужа, который всегда висел на стене над кроватью? Хоть Мушни и не видел никогда старика, но ведь он носил его фамилию… Тот портрет висел в изголовье бабушкиной кровати. Сколько раз задумывался Мушни над судьбой этого человека. Он был железнодорожником, и однажды, задолго до того, как Мушни появился на этот свет, измазал на работе пальто в мазуте. Совсем рядом на пути стояла цистерна с керосином, и он, оказывается, забрался на цистерну, открыл крышку, спустился по узкой железной лестнице внутрь, чтобы вывести керосином мазутное пятно. Голова у него закружилась, а, быть может, захлопнулась крышка, ему стало плохо, и он погиб. Мушни часто думал: куда он лез, куда понес окаянного нечистый, мог ведь он вывести пятно дома! Но кто знает, куда только не занесет человека, если нечистый замутит ему голову!

Все это вмиг ожило в голове Мушни, воспоминания зашевелились, унесли его куда-то назад и вернули к давно забытому детству. Он так явственно почувствовал вкус и запах детства, будто его оторвало от настоящего и забросило в далекое прошлое, а на самом деле он сидел на табурете и бабушка Квирии растирала ему больное плечо. Мазь, словно клей, липла к коже, в открытую дверь было видна освещенное солнцем чужое село, и слышался однообразный стрекот цикад. Плохо быть человеком без роду, без племени, — подумал Мушни.

— Родители у тебя живы? — спросил он у Тапло, которая стояла рядом и держала лоскут, чтобы перевязать ему плечо.

Тапло удивилась.

— А почему ты вдруг спросил?

— Просто так.

Тапло пожала плечами.

— Живы. А в чем дело?

— Ни в чем.

— А у тебя?

— Не знаю, — сказал Мушни и, помолчав, добавил: — Нет.

Странный ответ рассмешил Тапло, она прыснула, прикрыв рот рукой. Потом повторила свой вопрос, притворившись серьезной:

— Все-таки есть у тебя родные или нету?

— Нету, — резко ответил Мушни.

— Не ссорьтесь, дочка, поссориться еще успеете, — сказала бабушка Квирии, кончив растирание. Она взглянула на них с ласковой улыбкой.

— Успеем, как же! Я вовсе не собираюсь с ним свой век коротать! — задиристо ответила Тапло.

— А почему? Парень хоть куда! — Мушни понял, что старушка приняла их за жениха с невестой или просто за влюбленных. И ему стало настолько хорошо, что он даже заулыбался от удовольствия.

Старушка вышла во двор.

В комнате из-за узких окон было темновато. Тапло стояла так близко и так

приятно было благоухание ее здорового тела, что Мушни вдруг повернул голову и поцеловал обнаженную выше локтя руку девушки, незамедлительно получив за это звонкую оплеуху.

— Что с тобой, милая! — вскрикнул Мушни и провел левой рукой по лицу. Своим поступком он, однако, был доволен и улыбался. Когда Тапло строго сказала: «Сиди смирно!» — радость объяла его — девушка показалась ему родной и близкой. Она уже закончила перевязку, но почему-то не уходила из комнаты и упорно смотрела на Мушни, вставшего с табурета, смотрела, как, не стесняясь присутствия женщины, он надевает рубашку, левой рукой заправляет рубашку в брюки. Накинув пиджак, Мушни выпрямился и спросил с улыбкой:

— Правда, что у тебя есть жених?

— Какое тебе дело!

Мушни сделал шаг к ней.

— Так просто, хочу знать.

Тапло отстранилась.

— Ты лучше за собой следи!

Эти слова были сказаны с усмешкой, Мушни заколебался, но все-таки обнял Тапло и привлек ее к себе. Но она вывернулась, кинулась к двери, выглянула во двор и взволнованно прошептала:

— Ты что, с ума сошел! Хочешь, чтобы бабушка увидела!

Невидимая, но прочная ниточка протянулась между ними. И когда Тапло вышла из комнаты с таким лицом, будто ничего не произошло, победное чувство овладело Мушни. Он понял, что Тапло превратилась в его союзницу, что между ними возникло нечто такое, о чем не следует знать никому, кроме них двоих. Опасный соперник, жених Тапло, сейчас казался ему окончательно побежденным. Это возвышало Мушни в собственных глазах, придавало ему силы. Выйдя из комнаты, он уселся рядом с Тапло на длинную лавку, и все вокруг показалось ему прекрасным. Он был теперь убежден, что все образуется. Конечно, никто его не арестует. Утреннее решение явиться в милицию самому показалось ему глупостью. Все его существо требовало приволья. Хотелось долго, бесконечно долго смотреть на ясное небо и голубые горы, вместе с Тапло бродить по тропинкам, петляющим вокруг села. Все казалось простым и ясным. Отмахнувшись от опасений и забот, он был полон радости и надежды.

7

Вечером бабушка накрыла стол на балконе. Мушни выпил много водки и пива, поел вареного мяса. Плечо больше не болело, только горело, как обожженное. Но от водки и это ощущение прошло. За хозяйку осталась Тапло, потому что бабушке понадобилось куда-то уйти.

Солнце лениво опускалось за горы, и необъяснимая печаль таилась в наступающих сумерках. Мушни овладела светлая грусть. Ему было жаль, что угасает день, который больше никогда не повторится. И в то же время было отрадно, что он живет, дышит, сидит вместе с Тапло на балконе и впитывает в себя этот багряный закат. Мушни забыл о своем одиночестве и сиротстве. Судьба перестала преследовать его. Она стала добра к нему. Все разумно и справедливо. И ставший естественной частью всего, что он видел и ощущал, и все же свободный и независимый, он устремился куда-то. Ему казалось, что разум его отключился и он соединен с жизнью только посредством ощущений, свободного воображения и фантазии. Ему казалось, что он действует под диктовку самого мироздания и с его помощью постигает истину. Несколько минут он сидел как бы погруженный в блаженное забытье, но вскоре в нем опять что-то распалось, раздвоилось, нарушилась минутная цельность, и все сомнения и противоречия вернулись. Сколько препятствий, сколько трудностей на его пути к счастью и раздолью! Завтра его могут арестовать на аэродроме. А если не арестуют, то сколько горя ему принесет человек, которому он не причинил никакого зла, только потому, что этот человек — жених Тапло. А сама Тапло? Как она далека… Только во сне принадлежала она ему. Но сон прошел, и кто знает, о чем или о ком она сейчас думает?

Мушни, опершись о балконные перила, смотрел на деревню. Стройные ряды каменных домиков. Женщины с вязаньем в руках мирно беседуют. Бегают и резвятся ребятишки. Слышны их голоса.

Пора уходить, но куда он пойдет один? Тапло останется здесь до утра, дождется Шукруну. С горечью вспоминает Мушни свои недавние блаженные мысли, тоска снова наваливается на него, и, словно спасаясь от нее, он встает.

— Эх, надо идти.

— Куда? — спросила Тапло.

Мушни неопределенно повел здоровым плечом.

— Решил в милицию заявиться?

— Не знаю. Подумать надо.

— А что ты думал, когда бежал оттуда?

— Думал в Россию уехать. Там у меня друзья были, когда я в армии служил.

Мушни с удивлением заметил, что откровенен с Тапло и доверяет ей.

— Зачем в Россию? Может, тебя оправдают.

— Как же!

— А разве за побег не хуже накажут?

— Что делать? В тюрьме я не исправлюсь и ума не наберусь. Меня не переделаешь, Если бы я считал себя виноватым, другое дело…