Распутин (др.издание)
Шрифт:
— Все, пожалуй, разбегутся…
— Да что ты?! Так мужиком там брезговают?
— Не только мужиком, но и вообще туда пускают с большим разбором… — сказал граф.
— Ну, пущай разбегаются — мне одному просторнее будет… Вот смеху-то будет! — сказал Григорий с раздувающимися ноздрями. — Ну, не хочешь больше водки, давай красного спросим… — он позвонил и, когда лакей с полным усердием на лице явился на зов, сказал: — Вот что, милой, дорогой, дай-ка ты нам винца красненького какого поспособнее… Это все убирай и гони, что там дальше по закону полагаетца…
Надвинул туман. Было сумрачно. На противоположной
— Подыхать, знать, нам всем скоро, граф… — вздохнув, сказал Григорий, наливая в тарелку жирной ароматной селянки. — Ну-ка вот перед концом-то селяночки… Ты-то, может, и попрыгаешь еще, а что мне скоро крышка, это я знаю. Все письма дураки подкидывают: убьем да убьем. Сам Хвостов министр, и тот, дурак, все пристукнуть меня намечался, да не вышло дело… Вот и давай поговорим с тобой на прощанье до самой точки…
— Очень охотно, Григорий Ефимович, только я не совсем понимаю, о какой точке вы говорите…
Григорий положил оба локтя на стол и, остро глядя в глаза графу, сказал:
— Какой точки-то? А вот сичас… Только наперед ты мне вот еще что скажи: скрываете вы, ваша братия, от нас, простого народа, что или ничего не скрываете? То есть я не про всех вас вопче говорю, потому из вас тоже много жеребцов всяких, которым кроме бабы да винищи ничего не надобно, нет, я про тех, которые поумственнее, вроде вот тебя… Что-то все думается мне, что вы всего нам не говорите…
— Насчет чего?
— Насчет всего. Почему в газетах вы всегда так пишете, что никто из простого звания ни фика не понимает? Почему промежду собой иногда так говорите, что хошь голову разбей, ничего в толк не возьмешь? И по-русскому как будто, а нет, непонятно! Ты слыхал когда воровской язык? Ну как жулье промежду себя разговаривает? Говорят они по-русскому, а ты, хоть ученый-разученый будь, ни за что и слова не поймешь, хошь тресни… Так вот и у вас. Чего вы от нас скрываете?
— Вы ошибаетесь, Григорий Ефимович… — сказал граф. — Такой язык вырабатывается сам собой, без всякого злого умысла. Представьте себе, что собралась на сходе компания мужиков, и они о своих хозяйственных делах разговор завели — много ли поймет в их разговоре какая-нибудь из ваших барынек? Вы ведь наших барынь хорошо знаете… — подпустил он.
Григорий остро посмотрел на него.
— Верное слово?
— Верное слово…
— Ну ладно. Может, оно насчет разговору и так… — сказал Григорий задумчиво. — Ну а можешь ты мне побожиться… вот как пред истинным… что ничего от нас, простого народу, вы не скрываете?.. Ты хошь и не пырато в Бога-то веруешь, но вот, как пред истиннным, скажи мне… Все равно не выдам — жить мне не долго…
— Да какие же у нас могут быть секреты? В чем?
— Да
— Главное, главное… — повторил граф. — Что — главное? Для генерала Алексеева главное в том, чтобы немцев разбить, у Вильгельма в том, чтобы занять Москву или Петроград и покончить с Россией, у вас одно, у меня — другое…
— Врешь, врешь… — живо возразил Григорий. — Главное у всех одно — то, на чем все держится… Главное — Бог. А остальное все это так, прилагательное… Вот ты говорил, что домовой — это только свое воображение мысли, а в Сибире у нас я с красными много насчет этих делов толковал, так те на крик кричали, что Бога никакого нету. А что же в начале было? — спрашиваю. По-ихаму выходит, что в начале всего была слизь, что ли, какая-то, вроде там соплей… забыл, как они ее называли… и из нее все и произошло. Так, говорю, согласен, пусть будет по-вашему. Ну а слизь откедова? А она, дескать, из этих… ну, тоже вроде пыли, что ли, в воздухе летает… невидимое… И на это, говорю, согласен — а пыль откедова? Конец разговору: не знают!.. Так вот что там, где все кончается, — и слизь, и пыль, и все? Есть что там, али там пустота одна? А ежели что есть, то почему такое несогласие среди людей? Одни говорят там: Троица, другие — Мухамед, жиды на сучок молятся…
— Что вы говорите! — засмеялся граф. — Никакого сучка у них нет… Разве вы не читали Библию?
— Этого ты опровергать не можешь… — сказал Григорий. — Это я сам, своими глазами видел. Старый жид в каморке молился, а я в щель глядел, как он свое дело справляет: очень любопытно мне тут до точки добиться… И вижу, уставился лбом в стену и бормочет что-то там по-своему. А потом, как вышел он, пошел я поглядеть, а в стене здоровый сучок!
Бабушка поставила свой ухват в угол, а через пять минут пошел дождь, но разве пошел он оттого, что бабка поставила ухват в угол? — сказал граф. — Сучок там был случайно…
Григорий посмотрел на него восхищенными глазами.
— А это у тебя насчет бабки здорово вышло!.. — сказал он. — Не хуже, чем с домовым… Значит, мало видеть, надо еще и разбирать уметь, что и к чему… Это ты ловко меня поддел. Вот что значит темнота-то наша!.. Ну да это все единственно, сучок или без сучка — я только говорю, что все по-разному веруют, а раз всякий твердит свое, то значит, все врут… И опять мы у пустого места…
— Над этим люди тысячи лет бьются…
— И никаких толков?
— Как будто… — усмехнулся граф. — Да вы кушайте, а то все уж остыло…
— Так значит, и у вас выходит пустота?.. Так-с… Значит, кругом шашнадцать… Ну-ка, красненького…
— А что вы это все об одном толкуете? — любопытно спросил граф. — И в последний раз, как вы у меня были, об этом же разговаривали…
— Это, милячок, становая кость… — сказал Григорий. — Ежели тут ясности нет, ежели тут у тебя в самой центре запуталось, то… не миновать нам всем вверх тормашками лететь или горло один другому грызть… Эх, да что там!.. — махнул он рукой. — Видно, толкуй не толкуй, а от судьбы не уйдешь. А судьба у всех одинаковая: три аршина земли. И как подумаешь об этом, так скушно станет, так скушно, что и на свет не глядел бы, мать ты моя честная! Оттого я и пью…